Судья Джилеад кивнул. Он чувствовал себя несчастным и раздавленным, ему было не до пения. Они начали петь.
Публика, болтавшаяся в коридорах, это пение услышала. Миссис Джилеад услышала тоже. Несказанно удивились все — и публика, и миссис Джилеад.
Бетти Джексон отреагировала на пение в кабинете судьи острее всех. Она очень беспокоилась о мистере Вули. Вел он себя возмутительно, и она нисколько его не оправдывала. Но, решила Бетти, он просто «был не в себе», потому и забрался преступным образом в женскую баню. На него действовал алкоголь, ясное дело, а мозг бедняги переутомился из-за козней и махинаций этой ужасной женщины, на которой он женился. Бетти пришла в зал суда не обвинять, а защищать, если представится такая возможность. А ей нелегко было прийти, ибо все знали, ради кого мистер Вули проник в турецкую баню.
Сейчас Бетти, медленно прогуливаясь по коридору, обдумывала свой план, посредством которого она хотела помочь мистеру Вули. План был смелый и нечестный. Но ее это не смущало, ради любимого человека она была готова на все.
Тем временем мистер Вули, не стесняясь в выражениях, обрабатывал судью Джилеада. Или он, мистер Вули, уйдет отсюда свободным, или весь Уорбертон узнает, как Джилеад засудил невинного Тиддла — подумаешь, он скорость превысил, никого ведь не задавил, — чтобы без помех трахать его жену. Джилеад вяло ответил, что отпустить мистера Вули вчистую просто невозможно. Свиде-телей-то сколько, десятки. На чем строить его защиту? Уж по меньшей мере, посоветовал судья Джилеад, мистер Вули должен признать себя виновным, тогда он отделается штрафом и лекцией о вреде пьянства, но и при таком варианте может выйти скандал из-за излишней мягкости приговора.
— Предоставьте это мне, — отмахнулся Вули. — Идемте, ваша честь, бутылка пуста, и ум мой закрыт, пребывает в мире. Публика ждет нас.
Мистер Вули первым вернулся в зал. Он занял свое прежнее место в первом ряду. К начальнику полиции Уильямсу присоединился окружной прокурор, невысокий полный человек, имевший обыкновение стоять на цыпочках, руки за спину. Они обратили на обвиняемого свои серьезные взоры. Мистер Вули подмигнул в ответ. Их это удивило и не очень обрадовало. Судья Джилеад сел за свой стол. Увидев окружного прокурора, он позеленел.
— Поскольку обвиняемый Вули, — проговорил судья Джилеад, стараясь ни с кем не встречаться глазами, — признал себя виновным по всем пунктам, я приговариваю…
— Погодите минутку, — прервал его мистер Вули, вставая. — Понятия «виновен» или «невиновен» ко мне просто неприменимы. Я не понимаю, почему против меня возвели эти обвинения, ибо я никогда не бывал в турецкой бане отеля «Дирбон» и не собираюсь там быть. Зачем она мне? У меня шесть ванных комнат дома, турецкую же разновидность я не люблю. Ну а уж чтобы я мылся вместе с кучей женщин, которые пытаются выпарить из себя жир, наросший от лени, — я даже отрицать такой факт считаю ниже своего достоинства, ваша честь!
Поднялся шум, судья с трудом успокоил зал.
— Перед нами очевидный пример массовой истерии и галлюцинаций, — продолжал мистер Вули. — Проявились некие глубоко скрытые желания, слишком долго подавлявшиеся. Люди хотели увидеть меня там и увидели.
Он сел.
— Встать! — рявкнул окружной прокурор.
Мистер Вули, однако же, обнаружил, что сидит рядом с миссис Джилеад. Он наклонился к ней, а она, почувствовав запах виски, отклонилась как можно дальше в другую сторону. Тогда он наклонился еще больше к ней и прошептал, ухмыляясь:
— По-моему, ваш муж напился, старый козел!
— Встать! — повторил окружной прокурор.
Мистер Вули, услышав на этот раз, поднялся с любезной улыбкой.
— Я хотел бы допросить обвиняемого, — заявил прокурор.
После того как Вули пересел на место для свидетельских показаний и дал присягу, окружной прокурор формально обратился к нему:
— Итак, вы отрицаете все?
— Нет.
— Что же вы не отрицаете, хотелось бы знать?
— Очень многое.
— Например?
Мистер Вули задумался.
— Второй закон термодинамики я не отрицаю.
— Вот как? — Прокурор не совсем понял эти слова, но они произвели на него впечатление. — А вы верите в свободу воли?
— Ну, ну, — поморщился мистер Вули, — сейчас не время для метафизических дискуссий. И к тому же — разве мои фундаментальные убеждения вас касаются? Неужели в штате Нью-Йорк дошло до того, что человека могут посадить за его философию? Вы кто — испанская инквизиция?