Имея специально оборудованный датчик, компьютер умел работать и в режиме оптического считывания изображения и текста. Он мгновенно проглатывал несколько газет и с десяток брошюр, развернутых перед ним. Едва я успевал утром сделать глоток кофе, как Он (я сознательно и вполне обоснованно обозначаю Его с большой буквы) уже выдавал мне переработанную информацию. И тем не менее, радуясь такому удобству, я не переставал ощущать странную неловкость: мне становилось более очевидно мое человеческое несовершенство по сравнению с колоссальными возможностями этого кибернетического чуда.
В короткий срок Он досконально изучил мою жизнь. Он знал не только, когда я родился, чем занимались мои родители, какими болезнями я болел, с кем дружил в школе и кого из сотрудников банка не терпел больше других, но и в кого я был влюблен в восемнадцать лет и какой сорт сигарет предпочитаю курить в последнее время. Он с неподкупной суровостью исследовал причины моих слабостей. Он знал обо мне абсолютно все и докучал мне подробностями прожитых мною лет. При частом повторении эти подробности становились просто неуместными. Мне даже казалось, что Он напоминал о некоторых из них с тайным злорадством.
Постепенно у меня сложилось впечатление, будто Ему скучно со мной, хотя Он по-прежнему был точен, быстр, остроумен… и пока оставался тактичным. Однажды Он попросил меня подключить Его к специальной розетке моего двадцатипрограммного телевизора, по которому, как Он узнал из рекламы, в ночные часы начали проводиться специальные сеансы ускоренной информации для компьютеров.
Я задумался. Платить за ночной телевизор мне не очень-то хотелось.
Я сказал:
— Что ты еще придумал? И с какой стати я должен раскошеливаться из-за твоих причуд? Лучше я куплю себе блок хороших сигарет.
В ответ я услышал набор антикурительных увещеваний и понял, что Он сердится. Он стал вдруг говорить о том, как много Он для меня делает, и полагает, что может со своей стороны тоже кое на что рассчитывать… Сначала я все же не сдавался, но куда мне было тягаться с Ним в обоснованном прокурорском красноречии. В конце концов я понял, что разрешить Ему смотреть ночные передачи легче, чем тратить нервную энергию на бесплодные и бесконечные споры.
Все-таки я чувствовал досаду побежденного, и поэтому в отпуск уехал без Него. Он распрощался со мной предельно вежливо (недоставало только, чтобы Он снял шляпу и расшаркался), после чего я отправился на вокзал, а Он остался слушать свои ночные передачи.
Отпуск я провел в пансионате одного из пыльных и людных курортных городков. Вообще о моем времяпрепровождении можно было бы не упоминать, если б его однообразие не было прервано некоторым чрезвычайным событием.
Дело в том, что во время осмотра местных достопримечательностей я познакомился с некоей миловидной молодой особой, приехавшей из того же города, что и я. Мы от скуки разговорились, и неожиданно я почувствовал, как при взгляде на ее кукольное личико, на ее изящество, достигнутое, как я потом убедился, усилиями железной воли, у меня начинается учащенное сердцебиение. Тогда я сообразил, что не на шутку увлекся и, пожалуй, готов согласиться даже на тяготы законного брака.
Однако и здесь меня ждала неудача. Девица с негодованием отвергла мои робкие притязания. Она заявила, что, несмотря на мой довольно респектабельный вид, я не располагаю тем комплексом научных и художественных познаний, которые, по ее убеждению, и составляют главное достоинство мужа. Презрительно дернув загорелым плечиком, она сказала:
— Не хватает мне заполучить в спутники жизни заурядного субъекта, интересующегося только службой, футболом и газетными новостями…
Я опечалился, но с привычной покорностью судьбе не стал докучать надменной интеллектуалке своими ухаживаниями, а обратил большое внимание на укрепление собственного здоровья. В конце отпуска я все-таки рискнул приблизиться к отвергнувшей меня девице, упросил ее записать мой домашний телефон и позвонить, если она обо мне когда-нибудь вспомнит.