— Никогда бы не подумала.
— Да уж, по нему не скажешь, что он богат. Он даже не вспоминает об этих деньгах, потому-то и избегает крупных неприятностей. Видишь ли, самое важное — строить жизнь под себя. Как тебе удобнее. Мы вот можем все время путешествовать, и нас это вполне устраивает. А у Бена свое. Когда у него кончаются деньги, он устраивается на работу. И живет, как забулдыга, пока полковник не позвонит ему.
— А Эдди? Он в Европе?
Он кивнул.
— Думаю, в Монте-Карло. Пока не хочет показываться в Лас-Вегасе или Атлантик-Сити. У полиции к нему претензий нет, но он полагает, что гангстерам надо дать время, чтобы они забыли о Платте и его жене. Хочешь поплавать или сразу пойдешь в бунгало?
— Что-то не хочется.
— А я окунусь. Морская вода полезна для моей ноги.
Она сидела на берегу и смотрела, как он плавает. Закурила, воткнула спичку в песок.
Она больше не увидит своих детей, родителей. А если и увидит, то через много лет.
Должно быть, у нее не все в порядке с головой, подумала она. Она же любила детей, мать, отца. Теперь ее разлучили с ними, а ей без разницы. Очень уж это странно, вот она и решила, что у нее не все в порядке с головой.
Она загорела, перекрасила волосы, лучилась здоровьем и энергией. Ела как лошадь и худела, обретая стройность. А ее лицо, когда она видела свое отражение в зеркале, сияло счастьем. Почему нет? Она жива и влюблена.
Он не хотел жениться. Она тоже. Он не ошибся, говоря, что навсегда не получится. Рано или поздно он захочет избавиться от нее. Сейчас он это отрицал, но она понимала, что в будущем такое случится. Но к тому времени она уже обучится новой жизни. В Нью-Джерси она не вернется, и полиция никогда ее не найдет.
Если судить по сообщениям газет, она мертва. Ее взяли в заложницы, похитили и убили. Что ж, подумала она, пусть так и будет. Патриция Новак, мир праху твоему. Патриция Кросби, добро пожаловать в этот мир.
Джордано вышел из воды. Шагал он легко, словно охранник и не прострелил ему ногу. Она смотрела на него, освещенного лунным светом, и у нее учащенно забилось сердце. Она побежала ему навстречу.
БОРИС ВОРОБЬЕВ
ДИК
1
К животным меня тянуло с детства, и первыми, с кем установилась самая крепкая связь, были лошади. В десять лет я уже скакал, правда, без седла, любым аллюром, и без посторонней помощи мог запрячь лошадь в телегу. Но потом мы с матерью переехали из деревни в поселок городского типа и жили в таких стесненных условиях, что могли держать только кошку. И лишь в пятидесятых годах, во времена моей жизни на Северных Курилах, я близко сошелся с собаками, которых всегда любил.
Не знаю, как сейчас, а тогда жить там без собак было просто невозможно — зима на Северных Курилах тянется с октября по май, и единственный транспорт, который ходил зимой по тамошнему бездорожью, были собачьи упряжки.
Доставалось псам. Чего только не возили на них — и почту, и ящики с тушенкой, и бочки с соляром, и мешки с мукой, и… черт знает что. По полтонны грузили. А в упряжке восемь, от силы двенадцать собак, вот и выходило по полста килограммов на каждую собачью душу.
Мне приходилось ездить часто, и скоро я перезнакомился со всеми каюрами. Разный это был народ, и я не скажу, что питал к кому-нибудь особую привязанность. Едем — молчим, говорить некогда, нужно то и дело спрыгивать с нарт и помогать собакам; остановимся — тоже путного разговора не получалось. Отдышимся, покурим наспех и двигаем дальше. Вроде бы целый день вместе, а расстанемся — и будь здоров: ты сам по себе, я тоже.
Впрочем, главное заключалось не в этом. Душевности не возникало лишь потому, что почти все каюры одинаково грубо и даже жестоко обходились с собаками. А я этого не принимал, лез в таких случаях чуть ли не в драку, чем и снискал среди каюров скандальную славу.
Но в пятьдесят четвертом году я встретил Кулакова. Редкостный был каюр. Рыжий, с зелеными глазами, росту — метр с кепкой, а смелости необыкновенной. В каких только переделках не бывал — и под снегом в пургу отлеживался, и с обрывов вместе с собаками срывался, и в полыньи проваливался. Другой раз уж и за живого не числили, ан нет, являлся целехоньким. Только сутки потом спал без просыпу. И упряжка у него под стать была — десять собак, и все одна к одной. Они-то и выручали его часто.
Я как-то сразу сошелся с Кулаковым и в первой же поездке с ним сделал редкое по тем меркам открытие: Кулаков не бил своих собак. А я насмотрелся, как бьют. Да и как не насмотришься, если считалось, что собаки на то и собаки, чтобы их бить. А тут за весь день ни одной расправы, одни поглаживания да «разговоры по душам».