— Есть хочет, — деловито определил Славин. — У тебя ничего нет?
Колберг отрицательно покачал головой.
— Сиди здесь. Я мигом. — Славин выскочил на улицу и побежал назад, чтобы на окраине кишлака в цепи товарищей раздобыть хлеба. Хлеб он нашел, нашел и консервы — бычки в томатном соусе, и немного сушеного изюма, но когда вернулся, ничего из того, что он с таким трудом достал, не потребовалось: девочка умерла. Она умерла прямо на руках у Колберга, а он еще не знал об этом, он думал, что девочка заснула, и с умилением рассматривал ее узкое спокойное лицо и грязное платьице, сшитое из разных по величине и цвету хлопчатобумажных обрезков.
Вечером Колберг долго не мог заснуть. Перед глазами, как в калейдоскопе, проплывали кадры утреннего боя — обезглавленные тела, вспоротые животы с вывалившимися наружу внутренностями, девочка, которую он так и не успел накормить. «Зачем? Для чего? Кому это нужно? — беззвучно шептал он, ворочаясь с боку на бок. — Кто за это будет отвечать?»
— Выпить хочешь? — спросил лежавший рядом Славин.
— Ну ее к черту! — отмахнулся Колберг. — Утром голова трещать будет.
— Тогда пойдем покурим.
Они вышли из палатки, и Славин, тщательно проверившись, протянул ему сигарету. Колберг глубоко затянулся. В ноздри ударил сладковатый терпкий запах.
— Анаша? — спросил он.
— Кури и вспоминай дом, — сказал Славин. — А лучше девок, а еще лучше — самую любимую.
Колберг затянулся второй раз, третий… Приятно закружилась голова, исчезло чувство страха и вины за содеянное, а затем сквозь дурман, волнами набегавший на сознание, появилось лицо Тины, в которую он влюбился в десятом классе. Он ощутил ее губы на своих губах, грудь… и ему показалось, что он летит. Куда? Зачем? Наплевать! Главное, что этот полет прекрасен, что он хоть на мгновение отторг его от кошмарной действительности, подарил радость встречи с любимой, покой и счастье…
На следующее утро Колберг понял, почему старики — солдаты второго года службы — курили на ночь анашу и больше не осуждал их— сам стал покуривать. Но самое смешное, а может быть трагическое, во всей этой истории заключалось в том, что эту травку солдаты доставали — покупали, меняли, а иногда и отнимали силой — у тех, с кем днем вынуждены были сражаться. Сражаться не на живот, а на смерть.
Яша очнулся от короткого стука костяшками пальцев по стеклу, открыл глаза и увидел Добровольского. Он стоял рядом с машиной и улыбался.
— Есть хочешь?
Яша усмехнулся.
— Я до сих пор не знаю, как вас зовут.
— Игорь Николаевич Добровольский.
— Игорь Николаевич, вы вышли не за тем, чтобы угостить меня обедом, а проверить: не смотался ли я с вашими баксами.
— Врешь! — сказал Добровольский. — Мнение обо мне у тебя сложилось хорошее, а ты меня очернить пытаешься. Зачем?
«Прямо ясновидец, черт бы его побрал»!
— Виноват, Игорь Николаевич, — скороговоркой забубнил Яша. — Я понимаю, что надо сперва подумать, а потом вякать, но у меня, к сожалению, иногда наоборот выходит.
— Опять врешь! Теперь, правда, вынужденно. — Добровольский задумчиво пожевал губами. — А на будущее запомни: умный не тот, кто красивые слова плетет, а тот, кто тонко и расчетливо действует. Идем со мной.
Они прошли мимо дремавшего на стуле охранника, свернули в приемную, где их встретила очаровательной улыбкой длинноногая секретарша с осиной талией, и оказались в кабинете, попав в который обычный советский человек чувствует себя полным ничтожеством, теряет дар речи и способность соображать.
За массивным письменным столом сидел мужчина лет сорока — сорока пяти с открытым моложавым лицом и коротким ежиком абсолютно седых волос. И это несоответствие, как и темные, горящие глаза, излучавшие энергию, притягивали и вызывали симпатию — встретив его, вы запоминали его надолго.
— Здравствуйте, — сказал Яша.
— Здравствуй! — Мужчина легко поднялся и протянул руку. — Кожин Вадим Николаевич.
— Янис Колберг.
— Очень приятно. — Кожин указал на журнальный столик. — Садись и закусывай. — И Добровольскому: — А ты можешь выпить. — Он улыбнулся и стремительно покинул кабинет.
Яша съел бутерброд с ветчиной, выпил чашечку черного кофе и спросил:
— А чем этот господин занимается?
— Конфетами торгует, — хмыкнул Добровольский. — И сигаретами.
— Без посредников?
— Без. У него прямые выходы на многие фирмы западных стран.
Яша вздохнул, и было непонятно, чего в его вздохе больше — зависти или сочувствия.
— Куда мы сейчас?