— Большой Казенный переулок.
— Это у Курского вокзала?
— Да.
— Я вас в машине подожду. — Яша встал и, не дожидаясь ответа, вышел за дверь.
Дверь Добровольскому открыл мужчина лет тридцати пяти, приятной наружности, с изысканными, отработанными долгими уроками актерского мастерства манерами и одутловатым, серого цвета лицом с темными мешками под глазами.
«Сердечная недостаточность или регулярный прием алкоголя», — определил Добровольский и спросил:
— Виктор Павлович Глазов?
— Собственной персоной. — Глазов поклонился. — А вы, как я понимаю, Игорь Николаевич Добровольский.
— Верно, — подтвердил Добровольский.
— Проходите.
Разговор с Глазовым Добровольский тщательно продумал. Для затравки — пару анекдотов, легкая, как летний ветерок, болтовня, затем — неожиданно — вопрос по существу, в лоб, не расколется — припугнуть, а может быть, и применить силу. Но Глазов разрушил его планы. Он провел гостя в кабинет, усадил в удобное, с выгнутой спинкой кресло, предложил рюмку коньяка и, когда они выпили, сказал:
— Игорь Николаевич, мне очень жаль, что все так глупо и нелепо получилось…
— Я пришел к вам не за соболезнованиями, — взмахом руки остановил его Добровольский.
— И все-таки я чувствую себя виноватым перед Екатериной Васильевной, хотя — и вы должны это понимать — вины моей в том, что произошло, нет. Как ее здоровье?
«Он еще не знает, что мать исчезла, — подумал Добровольский. — А может быть, притворяется? Если это так, то он без всякого сомнения причастен к этому делу. Но кто он? Пешка? Или… Нет, на авторитета он не тянет — жидковат. Вон как глаза от страха бегают!»
— Спасибо, — сказал Добровольский. — Сейчас ей уже легче.
— Слава Богу, — успокоился Глазов. — Документы в Дом престарелых она уже оформила?
— Я ее отговорил.
— Почему?
— Я обещал ей выкупить квартиру.
— Какую квартиру?
— Которую вы унаследовали. Сколько вы за нее хотите?
— Ноя…
— Виктор Павлович, — прервал его Добровольский, — мы с вами деловые люди. Мне нужна квартира, вам — деньги. Семьдесят тысяч вас устроит?
— Зеленью?
— Естественно.
В глазах Виктора Павловича вспыхнул алчный огонек. Чтобы укротить его, он поспешно схватил бутылку и наполнил рюмки.
— За ваше здоровье!
— Спасибо. — Добровольский опрокинул рюмку, залпом выпил и повторил свой вопрос: — Так вас устроит эта сумма?
— Надо подумать.
— И долго вы намерены думать?
— Ну дайте мне хотя бы пару дней!
Добровольский закурил, откинулся на спинку кресла и, продолжая держать Глазова под прицелом своих внимательных серых глаз, спросил:
— Вы были женаты?
— Да.
— А почему разошлись?
— Она умерла.
— Извините. — Добровольский скользнул взглядом по книжным полкам и, заметив в некоторых книгах газетные закладки, подумал, что хозяин любит не просто читать, но и размышлять над прочитанным. — Вы кто по профессии?
— Актер.
Добровольский почтительно склонил голову.
— И жена актриса?
Глазов кивнул и задумчиво посмотрел в окно.
— Великая актриса — Нина Гулаева.
Добровольский вдруг вспомнил цикл телепередач, суть которых прекрасно передавали строки известного русского поэта: «О людях, что ушли недолюбив, не докурив последней папиросы…» Одна из этих телепередач была посвящена памяти Нины Гулаевой, чья судьба удивительно походила на судьбу суперзвезды американского кинематографа Мэрилин Монро: в девятнадцать лет — всеобщее признание, слава, успех, в тридцать восемь — вечный покой. Как могло такое произойти? Кто в этом виноват? Система? Не сложившаяся личная жизнь (муж Нины, талантливый поэт и сценарист, не выдержав издевательств чиновников из Госкомкино — фильмы по его сценариям один за другим ложились на полку, — покончил жизнь самоубийством — повесился)? Автор передачи еще долго блуждал по темным лабиринтам неизвестности, пытаясь выяснить причину смерти Своей героини, и, обвиняя при этом всех и вся, вдруг совершенно случайно, а может быть, сознательно, обронил слово, которое мгновенно объяснило все: срывы съемок по вине Нины Гулаевой, ее бесконечные капризы, ссоры с режиссерами, друзьями, скандальные истории на страницах газет, в которые она попадала якобы по чистой случайности, и, наконец, добровольный уход из жизни — наркотики! Передозировка…
Добровольский чуть не присвистнул от удивления.
— Это та самая, которая…
— Та самая, — помрачнел Глазов.
Добровольский видел, что испортил хозяину настроение, но допроса не прекратил.