Выскочив на Калужское шоссе, Родин до отказа вдавил в пол педаль акселератора и в который раз подумал: «А все-таки каким образом Скоков вычислил меня, как узнал, что я у Кудимовой?» Простенький вроде бы вопрос, но чтобы ответить на него, Родину пришлось открутить ленту назад и вернуться во вчерашний день, в тот его момент, когда Климов, хлопнув дверью, покинул кабинет Скокова…
— Не ожидал от него такой прыти, — после продолжительного молчания сказал Красин. — Раз-два и — в дамках!
— Он думал, вы в русские шашки играете, а вы — шахматисты, — язвительно проговорил Родин. — Семен Тимофеевич всегда считает на много ходов вперед.
Скоков, уловив в голосе Родина горечь и осуждение, снисходительно изрек:
— За друга не беспокойся — вывернется. А по дороге еще и полковничьи погоны прихватит.
Родин удивленно вытаращил глаза и принялся размышлять. «С арестом Глазова дело Коньковой — Добровольской закрывается и «действующие» официально выходят из игры. Кто в этом заинтересован? В первую очередь Климов — полковничьи погоны светят. Ха-ароший стимул для человека в тридцать пять лет! А Скоков? Он-то кого танцует? Надеется, что Климов сыщет ему труп Добровольской? Нет, он муровцев за дураков держит, как и… Антоний! Да-а, полковник наш рожден был хватом… И что мы с этого имеем? Антоний обнаглеет, выпустит щупальцы-присоски и… Браво, господин Скоков! Жертву мы ему подкинем…»
Вечером того же дня, еще не понимая, что действует по указке Скокова, Родин позвонил Кудимовой.
— Я вас слушаю. — Голос Кудимовой звенел, как туго натянутая тетива.
— Марго, тебя, по-моему, кто-то крепко разозлил, — сказал Родин вместо приветствия. — Кто?
— Климов! — выругалась Кудимова. — Твой ученик и твой дружок Климов!
— Чем?
— Я ему посоветовала взять на кнопку телефон Краковской. А он мне: «Твой номер восемь, когда надо спросим». Ты понял? Года три назад он жаловался Скокову: «Самое большое на что я способен, это регулировать светофор на каком-нибудь безлюдном перекрестке». А теперь у него — собственное мнение. Нацепил лакированные ботинки — и, пожалуйста, демократ! Вот из-за таких демократов у нас демократия корытом и накрылась!
Еще в институте Родин шутил: «Вода кипит при ста градусах, Кудимова — при температуре нормального человеческого тела — тридцать шесть и шесть. — И после паузы: — Ребята, дайте ей выговориться, иначе мы тоже закипим». И ребята, чтобы дать Кудимовой выпустить пар, послушно замолкали.
— …Сидит, понимаешь, в Думе тыща двести демократов, — продолжала кипеть Кудимова, — и у каждого — собственное мнение! Ты представляешь? У каждого! Результат, естественно, как у дедушки Крылова: «Однажды Лебедь, Рак да Щука…»
— «И как, друзья, вы не садитесь, а в музыканты не годитесь», — рассмеялся Родин. — Марго, нам нужно встретиться.
Кудимова от столь неожиданного предложения замолчала — видимо, переваривала услышанное, затем с напускным спокойствием спросила:
— Ты назначаешь мне свидание?
— Да.
— Обалдеть можно! Где и во сколько?
— Через сорок минут напротив твоей конторы. «Жигуль» желтого цвета. Все поняла?
— Куда мы поедем?
— В ресторан.
— Тогда через час возле моего дома.
— Хорошо.
В ресторан мужчина входит первым. Это — аксиома социалистического общества, так сказать, устав внутренней службы, который сочинили чиновники-бюрократы, заботясь и ограждая свой народ от страшной и очень коварной болезни Запада — проституции. Она, проституция, оказывается, вползла к нам тихой сапой и расцвела махровым цветом в наших ресторанах и барах. Поэтому приказ — негласный и до идиотизма бессмысленный — вышел незамедлительно: если женщина одна, в ресторан не пускать! И стражи внутренней службы — швейцары, администраторы гостиниц, дежурные по этажам — мгновенно приняли его к исполнению. А затем извлекли выгоду: стали брать за вход с девочек деньги. Так родился самый жестокий и беспощадный со времен Адама и Евы вид преступной деятельности — рэкет.
Кудимова прекрасно знала об этом — недаром стажировалась в «блядском» отделе МУРа, но, чтобы лишний раз убедиться в могуществе и стойкости соцсистемы, в ресторан вошла первой. Система действовала. К ней сразу же бросился наперехват конвойно-сторожевой пес в швейцарском мундире. Он был преклонного возраста, с крючковатым носом и, судя по волчьему блеску в глазах, никак не мог смириться с уплывшим из рук приработком.