В студенческие годы Родин представлял себе писателя примерно так: тощ, узкогруд, росточком, как говорят, метр с кепкой и вечно чем-то болен. Чаще всего чахоткой, как, например, великий Жюль Верн. И это представление держалось в нем до тех пор, пока он не побывал в Ялте и не посетил дом-музей Чехова. Увидев на вешалке неимоверной длины пальто, Родин пришел в негодование, подумал: «Фальсификация, за неимением настоящего подсунули с чужого плеча». Он подозвал экскурсовода и строго спросил: «Чье?» «Антона Палыча», — ответил озадаченный экскурсовод. «А какого же он был роста?» — «Метр девяносто шесть». Поэтому, корда Родин увидел писателя-фантаста, да еще доктора биологических наук Эдуарда Петровича Голодарского — рослого, широкоплечего мужика с крепкими, по-крестьянски жилистыми руками, окладистой бородой и абсолютно голым, блестящим, как спелая тыква, черепом, он нисколько не удивился.
— Значит, частный сыск, — сказал Голодарский, ознакомившись с документами Родина. — Хорошо зарабатываете?
— Все зависит от клиента. — Родин неопределенно пожал плечами.
— Проходите.
Кабинет писателя представлял собой нечто среднее между зоологическим музеем, оружейной мастерской и складом книг, которыми в беспорядке — как потом оказалось, кажущемся — были завалены грубые, по всей вероятности, самодельной работы полки. Голодарский раскрыл пачку «Казбека», закурил и предложил гостю.
— Спасибо, — отказался Родин.
— Что вас ко мне привело?
Родин подумал и решил, что такого льва, как этот писатель, можно ошарашить только самым неожиданным вопросом. И он спросил:
— Вы с Глазовым когда-нибудь выпивали?
Стрела достигла цели. Лицо Голодарского на миг застыло и превратилось в маску, которая выражала только одно — недоумение.
— Так вы можете ответить на мой вопрос или нет? — стараясь не рассмеяться, повторил Родин.
— Никогда! — прорычал Голодарский. — А вот с его покойным батюшкой Павлом Александровичем Глазовым — довольно часто.
— Он что, был один из тех людей, с которыми приятно выпивать?
— С ним приятно было делать все: ходить за грибами, выпивать, ловить рыбу и просто трепаться — эрудит, прекрасный собеседник — в отличие от многих он умел слушать — и, естественно, шикарный собутыльник! — Голодарский вскинул сжатую в кулак руку. — Не пьяница, а собутыльник. Разницу улавливаете?
— Улавливаю.
— И с юмором у него в порядке было — по части розыгрышей он, можно сказать, в классики попал. Вам известно, как он разыграл Ефремова?.. Нет?! — изумился писатель. — Сейчас я вам расскажу. Очень поучительная история… Значит, так… У руля Малого театра поставили Ефремова. Старики — Грибов, Борис Ливанов, Глазов возмутились: как так? Какой-то мальчишка из «Современника» на классику замахнулся! В общем, объявили маленькую забастовочку — все разом заболели. Тогда Ефремов, не желая осложнять себе жизнь, решил пойти на компромисс — поставить спектакль «Соло для часов с боем», в котором все старики были бы заняты. И, значит, шлет с рассыльным Глазову записку: «Прошу вас явиться такого-то числа на репетицию в художественную часть». А мы с Глазовым как раз выпивали, а потому находились в прекрасном настроении… Паша, значит, переворачивает записку и на обратной стороне пишет: «С каких это hop художественное целое должно ходить в художественную часть?» Представляете? — Голодарский залился густым, раскатистым смехом.
— С большим, видать, достоинством был человек, — улыбнулся Родин. — А что вы можете сказать про его сына?
— Бездельник! А что про бездельника можно сказать? Случайные встречи, случайные знакомства…
— Меня интересуют знакомства.
— Если человек для меня не интересен, я предпочитаю в его жизнь не заглядывать. Так что извините, — развел руками Голодарский.
— Понятно, — сказал Родин. — А Конькову Маргариту Петровну вы не знали? Она некоторое время жила на даче Глазова.
— Как не знал! — заволновался Голодарский. — Я, можно сказать, оказался свидетелем ее смерти.
Родин мгновенно почувствовал себя охотником, заслышавшим могучий, упоительно-радостный глухариный стон.
— Вспомните, пожалуйста, подробности, детали…
Голодарский опечалился, и лицо его стало похоже на печеное яблоко.
— В тот день было жарко, мне не работалось, и я пошел прогуляться. На берегу речки остановился — встретил знакомого поэта, Анатолия Продольного; он, конечно же, стал мне сразу свои новые стихи читать. Я слушаю, а сам думаю: лучше бы ты, паразит, мне должок вернул. И вдруг — вскрик! Оборачиваюсь — на берегу суматоха, все бегают, прыгают, кричат… Я, значит, стою, наблюдаю и неожиданно вижу то, что никто не видит, ибо это можно было увидеть только со стороны… В этой суматохе был абсолютно спокоен, а потому и хорошо смотрелся молодой парень, лет тридцати, брюнет, загорелый, с прекрасно развитой мускулатурой… Он неторопливо оделся — джинсы, кроссовки, синяя рубашка с короткими рукавами — закурил и как ни в чем не бывало потопал на дорогу, которая ведет в город.