— Слишком просто, — пожала плечами Кудимова. — Румянцева — баба умная, и в конце концов должна была догадаться, что происходит у нее за спиной. Если уже не догадалась.
— Ну и что? — усмехнулся Родин. — Она замазана, поэтому выбор у нее невелик — или закрыть глаза и продолжать работать, сделав вид, что ничего не произошло, или… Тогда ее уберут.
— Плакать, конечно, не буду, но… — Кудимова зажгла духовку и неожиданно спросила: — Как ты думаешь, она согласится с нами сотрудничать?
— Я этот вариант забронировал за Краковской.
— А чем она лучше Румянцевой?
— Краковскую танцевал Редькин, — задумчиво проговорил Родин. — Она и сейчас под его дудку пляшет: убраться с Тверской на Коломенскую — его предложение. И когда я ей на пальцах объясню, что произошло с ее предшественниками и что в случае неповиновения грозит ей, она моментально превратится в раненую, до непредсказуемости опасную тигрицу и пойдет на все, чтобы перегрызть Редькину горло. — Он помог Кудимовой засунуть сковородку с куриными ножками в духовку и, грустно улыбнувшись, развел руками. — Вот такой расклад, Марго. Так что с Клеопатрой ты пока погоди. Мне кажется, что когда она заподозрит неладное, то сама, первая, сделает шаг тебе навстречу.
— Ко мне? — Кудимова вскинула брови. — Ты хочешь, чтобы я пошла к ней на день рождения?
— Так ты же согласилась! — воскликнул Родин, выразив на лице искреннее удивление. — А теперь в кусты — боишься, что они тебя там оттрахают?
— Я? — вдруг расхохоталась Кудимова. — Друг мой, тебе известно, сколько ребят в армии занимаются онанизмом?
— Шестьдесят процентов.
— А в тюрьме?
— Девяносто пять.
— А девки чем занимаются? Молчишь? Правильно делаешь — лесбиянством! И в тюрьмах, и в студенческих общежитиях! И скажу тебе по секрету, что это намного приятнее, чем спать с каким-нибудь засранным, завшивленным и дурно пахнущим придурком. Ясно?
— Ясно, — сказал Родин, натягивая пиджак.
— Ты куда? — заступила ему дорогу Кудимова.
— Домой смотаюсь. За сменой белья и одеколоном.
ГЛАВА 6
Главному режиссеру Молодежного театра Борису Ильичу Эквасу было далеко за шестьдесят, но одевался он явно не по возрасту — ярко-красный свитер, черный кожаный пиджак, джинсы, кроссовки, поэтому на первый взгляд являл собой зрелище довольное жалкое: старый козел, забывший, что рога его давно пообтесались, утратили мощь и силу. Но кто так думал, то? здорово ошибался. Не избежал этой ошибки и Родин.
— Борис Ильич, — спросил он после обычного пятиминутного расшаркивания, принятого при первом знакомстве, — меня интересуют события пятнадцатилетней давности — каким образом Краковская, тогда еще молодая безвестная артистка, получила квартиру? — Спросил и усмехнулся, заранее решив, что если Главный чего и вспомнит, то пользы из этих воспоминаний он все равно не извлечет — какое ему дело до чужих проблем и чужой жизни? Своя, наверное, не очень-то сложилась.
Борис Ильич вопросу не удивился: видимо, Голодарский, не сдержав своего обещания — молчать, подготовил его к этому трудному разговору.
— Я могу ответить одной фразой: Моссовет дал. Но вас, по-видимому, такой вариант не устроит. Я прав?
— На сто процентов.
— В таком случае вам придется выслушать предысторию этой истории, иначе вы ни черта не поймете.
— Согласен.
Борис Ильич кивнул и, смежив веки, откинулся на спинку кресла— в такой позе ему, видимо, лучше вспоминалось.
— Однажды Голодарский, который имел честь вас представить, притащил мне пьесу — «Квартира»…
Чтобы скрыть изумление, Родин прикрыл ладонью лицо и вполголоса сказал:
— Странное название.
— Я понимаю, — сухо заметил Борис Ильич. — Вас бы больше устроило: «Стреляй в спину!»
— Я не люблю детективную литературу.
— Напрасно. Она развивает воображение.
— С этим у меня в порядке. В чем соль пьесы?
— Соль — коммунистическая! — зло отчеканил Борис Ильич. — Великое братство людей, проживающих в коммунальной квартире… Доброта, товарищество, взаимовыручка — хлеба горбушка, и та пополам!
— Хорошая тема. Мы — мать, отец, мой младший брат и я — семь лет прожили в коммуналке.
— С кем-нибудь из соседей отношения сохранились?
— Мы даже в гости к друг другу ходим — выпиваем, вспоминаем… И плохое, и хорошее…
Борис Ильич грустно усмехнулся.
— Вам повезло. Я жил в зверинце. В пьяном зверинце! Меня даже к телефону не подзывали… Подходил сосед Лева и, покачиваясь, твердым голосом сообщал: «Его убили! Если хотите знать подробности, звоните родственникам Кагановича».