— Евреям в коммуналках жилось скверно, — согласился Родин и, чтобы вернуть собеседника к теме, спросил: — А Голодарский, как я понимаю, решил этот вопрос в контексте журнала «Дружба народов», так?
— В общем, да. Один из его героев — еврей, фронтовик, действие происходит после войны — учится в Литературном институте. У него роман с соседкой — милой русской девчонкой, которая работает на швейной фабрике…
— Понятно, — сказал Родин, думая, что ему сейчас начнут пересказывать сюжет. — Спектакль состоялся?
— Да. И имел бешеный успех! — воскликнул Борис Ильич. — Но дело не в этом… Однажды Голодарский заявился на репетицию со своим другом — поэтом Борисом Слуцким. Поэт он был известный, почитаемый, поэтому после прогона мы, естественно, поинтересовались его мнением. Слуцкий многозначительно покашлял и сказал: «Ваш герой — поэт, а рот у него на замке: за весь спектакль я не услышал из его уст ни одного стихотворения. Как это понимать?» Голодарский стихи не пишет, ответил я, а вставлять чужие… Вроде бы бестактно. «Вставьте мои, — рассмеялся Слуцкий. — Я возражать не буду». И прочитал свое последнее, еще нигде не напечатанное стихотворение. Вот благодаря этому идиотскому стихотворению Краковская и получила квартиру. Дикость, нелепость, но — факт!
— А можно его послушать? — спросил Родин, не скрывая любопытства.
— Пожалуйста. — Борис Ильич потер высокий лоб и чисто актерским движением откинул в сторону руку.
Борис Ильич, словно проверяя, хорошо ли выбрит, провел пальцами по щеке.
— Стихи, как видите, неплохие, откровенные, но с каким знаком их читать — вопросительным или восклицательным — я до сих пор не знаю.
— А я не понимаю, как их связать с квартирой Краковской, — разозлился Родин. — Объясните, если нетрудно.
— Какой вы, батенька, нетерпеливый! — Борис Ильич внимательно посмотрел на Родина и, выдержав паузу, сказал: — Я стихи запретил — нас могли не понять, но Коля Пеньков, который играл поэта — теперь он у Дорониной хулиганит, — однажды засандалил пару стаканов и, значит, во втором акте их публике и выдал.
Стихи приняли с восторгом — хлопали, вызывали на бис, но в зале, как назло, сидели два корреспондента «Комсомольской правды», они все на ус намотали, состряпали рецензию, врать не буду — хорошую, а в конце, как бы между прочим, вопросик: «Как понимать сие творчество?»
На следующий день звонок из ЦК — зайдите. Зашел. Кастрировали — невыездной, неугодный, ненужный… Борис Ильич печально поджал губы, придвинул к себе коробку с табаком и принялся набивать трубку.
— И долго вы были ненужным? — не выдержал Родин.
— Три месяца. Ровно через три месяца снова побеспокоили. На этот раз ваш коллега — некий господин Редькин Алексей Васильевич…
— Он представился?
— Начальник какого-то отдела Министерства внутренних дел.
— Дальше.
— Он выразил пожелание, которое прозвучало как приказ: мы, мол, должны по достоинству оценить талант Краковской и дать ей квартиру. А вам за это воздастся: и с визой помогут, и денег на ремонт театра найдут. — Борис Ильич наконец раскурил трубку, сделал несколько глубоких затяжек и, спрятавшись в клубах дыма, тяжко вздохнул. — Как вы понимаете, моя виза — это виза театра, поэтому выбора у меня, в общем-то, не было…
— Понятно, — сказал Родин. — С Редькиным вы встречались? Лично?
— Нет. Общались только по телефону. Он оставил мне свой номер и сказал: «Будут трудности — звоните». Я этим воспользовался и, когда Краковскую утвердили в звании заслуженной артистки РСФСР — без звания, извините, квартиру получить трудно, почти невозможно, — позвонил и сказал, что в Министерстве культуры жилищные фонды на этот год исчерпаны. Он рассмеялся: «Поможем. Обратитесь в Моссовет к зампреду по жилищным вопросам Козлову Игорю Святославовичу». И все. Вопрос решился.