Ответ: А вот это уже должны выяснить вы или ваши сыщики. Если они, конечно, профессионалы.
Вопрос: Вы в этом сомневаетесь?
Ответ: Девочка: я знаю только одно: перед тем как лечь в койку, надо снять трусики. Понятно?
Вопрос: Не хамите, гражданин Глазов!
Ответ: Хамство — это предъявлять человеку бездоказательные обвинения. Вам, по-моему, это хорошо известно, но из-за своей лени или, повторяю, непрофессионализма вы продолжаете работать по старинке — выбиваете признание силой или пытками. Все. Больше разговаривать на эту тему я не желаю.
— Оружие есть? — спросил дежурный начальник караула.
— Оружия нет, — ядовито процедил Климов и, распахнув пиджак, похлопал ладонью по кобуре, прикрепленной ремнями под левой мышкой.
— Проходите.
С глухим лязгом щелкнул автоматический замок. Дверь распахнулась, и Климов вошел в Дом предварительного заключения — так кто-то когда-то очень мило окрестил внутреннюю тюрьму Московского уголовного розыска на Петровке, 38.
Климов спустился в подвал и пошел по долгому извилистому коридору, жмурясь от пронзительного света люминесцентных ламп. Поворот налево, направо… Авот и они — клетки-камеры для подследственных и подозреваемых. У предпоследней — свора конвойных псов, от старшего вертухая — майора Подольского — до самого младшего — сержанта Гринько. А вокруг них в немом, растерянном ожидании застыли следователь Танечка Благонравова, тюремный доктор Калещук, неказистый, преклонных лет мужичонка с круглыми, как у черепахи, и мутными от постоянного пьянства глазами, и его, Климова, заместитель майор Смородкин.
Климов заглянул в камеру. Глазов лежал на нижней койке. Лицом к стене. Он покончил с собой так, как это можно было сделать только в камере: веревку смастерил из рукавов разорванной рубашки, один ее конец закрепил за перекладину верхней койки, шею стянул петлей и всем своим весом рухнул вниз.
«Хорошая работа, — подумал Климов. — И работал ее заплечных дел мастер, который стоит сейчас у меня за спиной. Но кто?» — Он резко повернулся.
— Доктор, в каком часу наступила смерть?
— Ночью. Примерно от трех до пяти, — быстрой деловито ответил Калещук, дохнув на окружающих луком и кислой старой выпивкой.
— Обследовали?
— Он уже и акт подписал! — зло вскинул подбородок Смородкин. Шея у него напряглась, плоско, точно у кобры, расширилась, образовав по бокам глотки две напряженные жилы с провалом посередине. — У-ду-ше-ни-е!
— Повреждений нет?
— Не обнаружил.
— Ну а кто дежурил во время удушения?
— Я, — понуро выдавил сержант Гринько.
— «Я»… Это кто?
— Извините, товарищ подполковник… Сержант Гринько.
— Гринько… — Климов заложил руки за спину и, качнувшись с пяток на носки, окинул сержанта задумчиво ледяным взглядом. — Не при вашем ли дежурстве месяца три назад удавился точно таким же макаром подследственный Донцов?
— Так точно, товарищ подполковник.
— И как вы это объясните?
— Виноват, товарищ подполковник! Я смотрел в глазок, но он, паразит, одеялом накрылся.
— После того как повесился?
— Не шутите, товарищ подполковник. Я понимаю, что дураком выгляжу…
— Это хорошо. — Климов посмотрел на Благонравову, улыбнулся одними губами и приступил к заранее отрепетированному разговору. — Татьяна Алексеевна, накануне вы допрашивали обвиняемого?
— Да.
— Он признал свою вину?
— Нет.
— Какое у него было настроение?
— Подавленное.
— Я понимаю ситуацию так, — подыграл Смородкин. — Повесился — виноват.
— Ваше понимание, майор, к делу не пришьешь. — Климов язвительно улыбнулся. — Допрос на магнитофон записывался?
— Нет, — твердо ответила Благонравова.
— Родственники у подозреваемого имеются?
— Нет.
— Значит, хоронить его нам, — как бы между прочим отметил Климов и перевел взгляд на майора Подольского. — Так?
— Выходит, что так, товарищ подполковник, — оживился майор. — Кремируем с почестями!
— И проследите, пожалуйста, чтобы документы были в полном порядке.
— Будут! — выпятив цыплячью грудь, радостно пробубнил доктор.
— А вы, майор, проводите покойного в последний путь, — сказал Климов, обращаясь к Смородкину. — Ваш подследственный — вам и отвечать.
— Ответим. — Смородкин проводил взглядом начальство — Климова и Благонравову, которые скорым шагом направились к выходу, повернулся к сержанту Гринько и сунул ему под нос свой огромный с рыжей проседью кулачище. — Если у тебя еще кто-нибудь когда-нибудь повесится, рожа вертухайская, то в печку полезет не покойник, а ты! Все понял?