Глаза Роммеля испуганно забегали.
«А вдруг этот тип не врет, и у него и впрямь постановление прокурора?»
Красин, видя, что Роммель вот-вот сломается, решил добить его ударом в солнечное сплетение.
— Михаил Георгиевич, а вам разве не известно, что Глазова уже нет в живых?
— Как «нет»?
— Его убили.
— Кто?
— Ищем.
Взгляд Роммеля остекленел.
— И вы подумали…
— В своей работе мы опираемся только на факты. Так что успокойтесь и… В общем, если мы договоримся, поладим, так сказать, полюбовно, то обещаю вам полную конфиденциальность нашего разговора.
— А суд? — не выдержал Роммель. — Он учтет, что меня заставили…
— Учтет.
— Обещаете?
— Мое слово — закон, — сказал Красин. — На кого вы оформили вторую дарственную?
— На Томкуса.
— Кто такой?
— У него много лиц: чемпион Европы по стрельбе, работник КГБ, диссидент. Ныне проживает в Соединенных Штатах Америки.
— Каким же образом вы оформили на него дарственную?
— У него двойное гражданство.
— Кто вам дал на это указание?
— Пузырев.
— Пузырев?! — Красин с трудом погасил радостные нотки в голосе. — Василий Викентьевич?
— Василий Викентьевич.
— Он приходил к вам в контору или вы приняли его распоряжение по телефону?
— По телефону.
— Расскажите, где, когда, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились.
Роммель открыл форточку и, отпустив галстук, с трудом разлепил сухие, бескровные губы.
— До перестройки я работал следователем прокуратуры Свердловского района. Однажды мне вручили дело о хищении строительных материалов из Комитета государственной безопасности. Они были получены на складе и завезены по небезызвестному вам адресу: площадь Дзержинского, дом два. Оттуда и пропали. Испарились, как летучий газ… Само по себе дело, как видите, не сложное. Взял я путевые листы водителей, опросил их, и сразу все стало на свои места: и адреса воришек — поселок Кубинка, дачный кооператив КГБ СССР — и фамилии… Перечислять не буду — тошно станет. Тем более что доказать виновность этих лиц я так и не смог.
— Палки в колеса вставляли?
Роммель печально вздохнул и посмотрел Красину в глаза.
— Вы следователь, вы меня поймете… Можно вызвать на допрос председателя КГБ или его заместителей?
— Невозможно.
— Поэтому мне пришлось ограничиться беседой с начальником хозяйственного управления Комитета полковником Пузыревым, но он все свалил на своего заместителя майора Томкуса. Он, мол, получал материалы, он пусть и отвечает. Вызвал Томкуса. Хороший парень, замечательный спортсмен, но в хозяйственных делах — извините — ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Говорит, понимаю, что подставили, а что делать — не знаю. И я растерялся: давят со всех сторон — и прокурор Москвы, и союзная прокуратура— кричат: «Конец года, пора дело закрывать, а ты все возишься!»
Не выдержал я. Вызываю Томкуса в последний раз и говорю: «Если не сдашь Пузырева, сядешь сам». Он в ответ только руками развел: «Значит, судьба». И ушел. И оставил, подлец, у меня на столе конверт с мечеными деньгами. Обыкновенный почтовый конверт, который сразу и не заметишь. И я не заметил. А через двадцать минут ко мне в кабинет ворвались…
— Можете не продолжать, — сказал Красин, чувствуя, что Роммель от волнения задыхается. — Били сильно?
— Если бы только били… Мне по несколько суток спать не давали! Знаете, что это такое? Это камера в два квадратных метра. Без окон, без нар, с низкими потолками и осклизлыми от сырости стенами — гроб! Сядешь на пол, а на тебя откуда-то сверху вода! Потоком! Плавать, значит, учат. Встаешь… И так до бесконечности, до следующего допроса…
— И вы в конце концов признали себя виновным.
— Признал. И меня примерно через месяц выпустили. И даже, представляете себе, извинились. Удивительно?
— Удивительно, — согласился Красин. — Пузырев на допросах присутствовал?
— Несколько раз. В качестве наблюдателя, так сказать. Но улыбался при этом очень выразительно. — Роммель устало склонил голову, растер ладонью лоб. — Поэтому, когда Пузырев заявился ко мне в девяносто втором и сказал, что поможет открыть нотариальную контору… В общем, у меня не хватило мужества ему отказать. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — сказал Красин. — Дарственная на Томкуса у вас?