— Вы счастливы?
— Мы договорились на «ты».
— Ты счастлив?
— Как тебе сказать… Когда иммиграционный судья спросил меня: «Вы любите Америку?» — я соврал, сказал: «Да». Судья улыбнулся и добавил: «Вы — русский, а потому не старайтесь быть американцем в большей степени, чем мужчины, которые в нашей стране родились… Почаще готовьте русские блюда, старайтесь соблюдать русские обычаи и праздники, покупайте для сына русские пластинки и книги — американскими он обзаведется сам…»
— У тебя есть сын? — вскинула брови Краковская.
— Нет. Но надеюсь, что будет.
— Ты хочешь сказать…
— Договаривай, — улыбнулся Томкус. — После «а» следует «б».
— Ты хочешь, чтобы я родила тебе сына?
— Это тебя смущает? Или расстраивает планы?
Краковская нервно рассмеялась. Она и впрямь пришла в крайнее замешательство. Через ее постель прошли десятки мужчин, но ни один из них не предлагал ей то, что предложил этот свалившийся черт знает откуда симпатичный мужик. Но главное было не в его предложении, а в том, что она сама давно об этом мечтала, ибо пролетевшие, как курьерский поезд, годы оставили ей в наследство только одиночество, которое в последнее время буквально терзало и мучило ее, и она, просыпаясь по ночам, испытывая в душе тревогу и страх перед надвигающейся старостью, решилась на крайнее — выйти замуж. За кого? Да хоть за черта лысого, хоть за Глазова! Но в последний момент, когда она была уже готова осуществить свое> решение, судьба снова подставила ей ножку — Глазова убили. Если, конечно, верить Кудимовой.
— Почему ты молчишь? — спросил Томкус.
— Думаю.
— А ты не думай — голова разболится.
— Тогда ты думай за меня, — улыбнулась Краковская.
— Хорошо. Я тебя устраиваю? Как мужчина?
Глаза Краковской вспыхнули мягким, зазывным светом.
— На этот вопрос, можно ответить только после… — Она смутилась и, чтобы скрыть это смущение, лихо допила оставшееся в бокале шампанское.
— Ты меня неправильно поняла. Я не вызываю у тебя отрицательных эмоций?
— Только положительные.
Томкус одобрительно кивнул.
— У тебя есть загранпаспорт?
— С открытой визой в Америку — я туда ездила недавно на гастроли.
— Сколько времени у тебя уйдет на сборы?
— Какие сборы? — опешила Краковская.
— Чемоданов. Если я, допустим, возьму на послезавтра билеты.
— В Америку?
— Естественно.
— Ноу меня квартира! — воскликнула Краковская. — Даже две.
— Отлично! Одну загонишь, чтобы быть независимой женщиной, а вторую… Вторую оставь себе. Это очень удобно, когда есть где остановиться.
— Все верно, — соглашаясь, кивнула Краковская. — Но чтобы решить этот вопрос, необходимо время.
— Сколько?
— Не знаю. Может, неделю, может, две.
— Я согласен ждать хоть месяц, — сказал Томкус. — А в принципе… Ты согласна?
— Да, — тихо, одними губами прошептала Краковская.
Томкус снова наполнил рюмки.
— Когда мы обвенчаемся?
— Сегодня вечером. — Краковская протянула Томкусу визитку. — Вот мой телефон и адрес. Приходи часов в одиннадцать.
— А раньше нельзя?
— У меня спектакль.
— А я могу тебя встретить у театра?
— Буду только рада.
— Во сколько подъехать?
— К служебному входу к десяти часам.
В этот вечер Краковская превзошла себя. Она сыграла свою роль с таким вдохновением, азартом и страстью, что даже обычно сдержанный и скупой на похвалу Эквас не выдержал, подошел к ней после спектакля, поздравил и с тихой радостью в голосе спросил:
— Люда, дорогая, ты была изумительна, правдива и естественна, как… У меня нет слов… Что с тобой случилось?
— Ничего. Просто это был мой бенефис — последний, юбилейный спектакль в вашем театре. Завтра я подам заявление об уходе. Спасибо вам за все! За все, что вы для меня сделали!
Краковская поклонилась режиссеру в пояс, трижды расцеловала при всех и направилась к выходу, где ее поджидал Томкус — человек, которого она уже любила и с которым решилась соединить свою жизнь.
Ах, что это была за ночь! Краковская и не знала, что бывают такие ночи. Обычно она «работала», в эту же ночь — впервые любила, Она чуть с ума не сошла, лаская и возбуждая своего Виталия, и успокоилась лишь тогда, когда почувствовала, что их обоюдное желание зародить новую жизнь, исполнилось. Она радостно вскрикнула, задрожала всем телом, с неистовой силой прижимая к себе любимого, затем затихла и беззвучно заплакала. От счастья.