— Бутербродов принеси, — усмехнулся вслед Редькин.
В списке было около сорока фамилий. Около двадцати пяти Редькин исключил сразу — телохранители, компаньоны, адъютант, в общем, люди, на которых он мог полностью положиться. Но мысль при этом выдробилась совершенно иная: «В наши дни доверять можно только своей собаке, если таковая, конечно, имеется».
Более двух часов провел Редькин за письменным столом, проверяя надежность остальных людей — где работает, давно ли, по чьей рекомендации приходил, с каким вопросом обращался и т. д. и т. п. Затем придвинул к себе один из телефонов, подумал и набрал номер.
— Петр Сергеевич?.. Здравствуй! Редькин беспокоит… Мне необходимо выяснить один небольшой, но важный вопрос… Работала ли в нашем посольстве в Бельгии с 1980 по 1985 год Донецкая Маргарита Васильевна?.. Заранее благодарю… Спасибо, буду ждать.
Обычно люди начинают разматывать и осмысливать свою жизнь, когда до края пропасти остается один шаг. Дальше — бездна, мрак, пучина… Краковская не оступилась и не сорвалась в пропасть благодаря разговору с Кудимовой, а Томкус, как ни странно, — после встречи с Краковской, которая произвела на него столь сильное впечатление, что он решил завязать с холостяцкой жизнью. Но принять решение — это одно, а претворить его в жизнь — совершенно другое. На пути осуществления этой задачи стоял… Пузырев. А его ни обойдешь, ни объедешь. Значит, надо действовать.
Томкус заказал завтрак в номер — он остановился в гостинице «Космос» — и подошел к окну. С высоты двенадцатого этажа Москва походила на большой муравейник, но в отличие от тружеников-муравьев, которые прекрасно знают, куда и зачем бегут, москвичи и гости столицы перемещались как-то хаотично, рывками, словно заблудившиеся в лесу и потерявшие ориентировку люди. «Нет, это уже не люди — толпа, которая не внемлет голосу разума, а действует по указке вожака, — подумал Томкус. — Потому, наверное, Александр Сергеевич и написал, что нет ничего страшнее русского бунта… Только он, дорогой, ошибся, не бунт это, а бешенство раненого, доведенного до отчаяния зверя».
Томкус сел в кресло и придвинул к себе телефон.
— Я вас слушаю, — ответил приятный женский голос.
— Будьте любезны, Василия Викентьевича.
— Простите, кто его спрашивает?
«Сволочь! Секретаршу завел…»
— Томкус.
— Минутку.
И сразу же раздался радостный возглас Пузырева:
— Здравствуй, Виталий! Где ты пропадал?
— У Краковской.
— Сладкая конфетка?
— В шоколаде.
— Ты ей доказал целесообразность…
— Да. Но нам необходимо поговорить.
— Есть проблемы?
— Небольшие.
— Уладим. Приезжай ко мне в контору… Ну, скажем, часам к четырем. Устраивает?
— Нет.
— Почему? — удивился Пузырев.
— Тебя могут слушать, — вылил на него ушат холодной воды Томкус. Это было заведомое вранье, но ничего другого, чтобы сбить с этого человека спесь, заставить говорить на равных, Томкус придумать не мог.
Пузырев нервно рассмеялся.
— Ты меня разыгрываешь?
— Зачем? — вопросом на вопрос ответил Томкус.
— Тогда где?
— На природе. Царицынские пруды знаешь?
— Хорошее место.
— Так вот, в четыре у входа в Царицынский парк.
— Договорились. — Пузырев с такой силой бросил на рычаг трубку, что Томкус понял: добился своего, вывел противника из равновесия, и принялся размышлять над возможными вариантами предстоящего разговора.
Они встретились у центрального здания дворца, который когда-то одним повелительным взмахом руки приказала выстроить в зелени столетних сосен рядом с царицынскими прудами Екатерина Великая, и был разрушен вторым взмахом руки, ибо императрица, узнав, что ее придворный архитектор Баженов связался с масонами, повелела во гневе уничтожить творение великого Мастера. Поэтому достраивать дворец пришлось архитектору Казакову, а реставрировать — художнику Глазунову, возглавившему в наши дни Российскую художественную академию и не пожелавшему, чтобы баженовское чудо кануло в Лету.
— Почему ты думаешь, что меня слушают? — забыв даже поздороваться, спросил Пузырев.
«Зацепило! Значит, действительно рыло в пуху».
— Это мое предположение, — пожал плечами Томкус.
— Предположения на пустом месте не возникают, — отрезал Пузырев. — Давай начистоту.
— Пожалуйста. Я бы сам себя назвал последним идиотом, если бы два раза подряд вляпался в одну и ту же кучу говна.