— Понедельник — день тяжелый, — сказал Смородкин, узнав, что Климова вызывают в Прокуратуру Российской Федерации.
Стоял второй день осени, но солнце пекло по-летнему, аж асфальт плавился, и Климов решил пройтись пешком, тем более что от Петровки до Пушкинской — рукой подать.
По дороге он выпил банку импортного пива и встретил несколько знакомых оперов, которые в последнее время из-за прослушивания телефонов предпочитали решать свои проблемы в небольших кафетериях или прямо на улице — поговорили, подбили бабки и разбежались по делам.
Климов предъявил охраннику пропуск, прошел через ухоженный двор с опрятными вечнозелеными елками, поднялся по мраморным ступенькам в вестибюль и замер, не веря глазам своим: со стены на него смотрел… Редькин. Был он, правда, в траурной рамочке, но прищуренные в полуулыбке глаза, наглые, веселые, как бы спрашивали: «Ну что, сука, съел меня? Руки коротки! Вся страна меня в последний путь проводит, и сослуживцы помянут и выпьют, ибо погиб я при исполнении служебных обязанностей».
Именно эту фразу — «…при исполнении служебных обязанностей…» — увидел Климов под фотографией Редькина, остальное читать не стал, побелел от злости и медленно побрел к лифту.
— Что с тобой? — озабоченно спросил старший следователь по особо важным делам Можейко, когда Климов вошел к нему в кабинет. — Ты бледный, как… — Не найдя сравнения, он вытащил из сейфа бутылку коньяка. — Выпьешь?
Климов отрицательно покачал головой.
— Зачем вызывали?
— Ну, во-первых, поздравить…
— С чем? — перебил его Климов, нутром чувствуя, что ему грозит очередная подножка.
— Как, ты еще не знаешь? Час назад из управления пришел приказ… Ты — полковник! Так что с тебя причитается… Банкет не зажмешь?
— С деньгами туго, — сказал Климов, переваривая новость.
— За это не беспокойся, подбросим. — Можейко взял с полки и положил на стол пухлый том. — Ну, а во-вторых… Прочитал я еще раз дело Глазова… В общем, должен признаться: поспешили, концы с концами не сходятся… Так что мой долг вернуть тебе его на доследование. Не возражаешь?
— Нет.
— Ну и хорошо. Забирай.
— А где справка, что Глазов умер насильственной смертью?
— В деле. Можешь проверить. Из-за нее, проклятой, весь сыр-бор и разгорелся.
«Изворотлив, как уж, — подумал Климов, сбегая по мраморным ступеням. — Но подожди, я до тебя еще доберусь».
Он выскочил на улицу и из первого же телефона-автомата позвонил Смородкину.
— В конторе спокойно?
— Спокойно и тихо, как на кладбище, — рассмеялся Смородкин. — Какой-то псих сообщил, что в нашем доме бомба тикает, ну, все и разбежались.
«Врет подлец!»
— А ты чего сидишь?
— Судьбу испытываю.
— Меня никто не искал?
— Родин. Он тебя ждет в кафе, напротив здания, из которого ты вышел.
— Что ему нужно?
— Он сказал, что не исключен вариант, что тебя оттуда на «воронке» вывезут.
Климов повесил трубку и пошел в кафе.
Родин сидел за крайним столиком, смотрел в окно и физиономия у него была, как у венецианского мавра, узнавшего про измену жены.
— Грустишь? — спросил Климов, присаживаясь.
— Я заказал два коньяка и овощи… Зачем тебя вызывали?
— Можейко дело вернул.
— Решил, значит, помочь следствию… — Родин с вызовом посмотрел на приятеля. — Впрочем, я бы на его месте поступил точно так же: трудно бороться с человеком, который для начальства — фаворит Верно, господин полковник?
— Перестань ерничать, — поморщился Климов.
Официант принес два пластмассовых стаканчика — в каждом по сто грамм — и овощи, получил с Родина деньги и мгновенно исчез.
— За тебя, — сказал Родин, — за твои полковничьи погоны!
— Дались тебе мои погоны, — раздраженно проворчал Климов. Он выпил и, сжав пальцы в кулак, превратил стаканчик в бесформенную массу. — Ты думаешь, я не знаю, что меня покупают? Знаю. И знаю — почему. Они догадываются, что я знаю о Редькине больше, чем положено знать рядовому милиционеру, поэтому пряник и бросили. Не поможет — возьмутся за кнут. Кнут не поможет — выбросят, как выбросили тебя и Скокова!
Климов пристукнул ребром ладони по столу и, помолчав, грустно добавил:
— Все мы должны держаться вместе, иначе будем висеть порознь!
ФРЕДЕРИК БРАУН
ЗЕМЛЯНЕ, ДАРЫ ПРИНОСЯЩИЕ
Рисунок А. Шахгелдяна
Дар Рай сидел у себя в кабинете, погруженный в раздумье. Из-за двери поступил мысленный сигнал, равнозначный стуку. Взглянув на дверь, Рай — тоже мысленно — велел ей открыться.