— Не скажу.
— Хорошо… Этим маленьким щупальцем, которое называется «Фокусом», заворачивает некий человек по фамилии Шанцев. Борис Эдуардович Шанцев. Бывший спортсмен, участвовал в каких-то соревнованиях, получал медали… Он и сейчас следит за собой, не пьет — в отличие от некоторых моих друзей, — что заранее дает ему хорошие шансы на победу.
— Не возражаю. А самый главный?
— Зачем он тебе, Паша? Ты вышел на «Фокус» — вот и воюй с ним, одерживай заслуженные победы, цолучай награды…
— Как его зовут?
Халандовский молча разлил густую холодную водку по стопкам, не торопясь завинтил крышку на бутылке, основательно установил ее на столе, втиснув между тарелок, вздохнул и, словно решившись прыгнуть в холодную воду, произнес:
— Бевзлин. Анатолий Матвеевич Бевзлин.
— Председатель правления банка?
— Да, — кивнул Халандовский. — Это он.
— Надо же…
— Знаешь, Паша, — медленно проговорил Халандовский, — у меня такое чувство, что, начиная вот с этой минуты, жизнь моя пойдет иначе. Печальнее и беспросветнее. И твоя, Паша, тоже.
— Ты забыл о Бевзлине… А как пойдет его жизнь?
— Немного хлопотнее, нежели прежде… Но его хлопоты будут не слишком продолжительными. У него давно нет врагов, Паша. Его окружают одни друзья. А врагов нет.
— Куда же они подевались?
— Знаешь, все они почему-то умирали.
— Съедали, наверное, что-нибудь плохое?
— Свинцом давились. Иногда Бевзлин позволяет себе немного пошалить — дает возможность милиции найти голову того, другого, ноту третьего… Шутки у него такие. Юмор. Понимаешь, Паша, природа юмором его наделила. Своеобразным таким, неподражаемым юмором. Будем живы, Паша! — Халандовский поднял стопку, подождал, пока к нему присоединится Пафнутьев, и, чокнувшись, решительно опрокинул ее в рот.
— Так вот откуда появилась рука в холодильнике…
— Не понял?
— Да это я так, с собой беседую.
— С собой можно, — кивнул Халандовский. — Это безопасней.
— А с тобой?
— И со мной можно… Но уже не так безопасно. Я, ведь Паша, живой человек. Я и дрогнуть могу.
— Врешь, — с неожиданной жестокостью проговорил Пафнутьев. — Не можешь ты дрогнуть. И мне не позволишь. И нечего мозги пудрить.
— Спасибо, Паша — Халандовский приподнялся из кресла, дотянулся до Пафнутьева и поцеловал его в щеку. — Спасибо, — повторил он, опустившись в кресло, и незаметно смахнул слезинку со щеки. Постарел Халандовский, постарел, чувствительным сделался, каждое доброе слово вызывало в нем такую волну искренней благодарности, что доводило до слез, причем этих своих слез он даже и не стеснялся.
Чувьюров настороженно вошел в кабинет, исподлобья осмотрелся по сторонам и остановился, сделав два шага от двери. В глазах его можно было увидеть лишь усталость и боль. И ничего больше. Ни страха, ни надежды. Руки, сцепленные наручниками, он держал за спиной, но как-то естественно, казалось, ему самому так захотелось сложить их, чтобы было удобнее стоять. Скользнув взглядом по Паф-нутьеву, он отвернулся к окну, словно лишь там было что-то достойное внимания.
— Сними наручники, — сказал Пафнутьев конвоиру.
— А мне с ними неплохо, — произнес старик.
— Сними, — повторил Пафнутьев. — И выйди погуляй, мы тут побеседуем немного.
Старик действительно оказался не то упрямым, не то капризным — несмотря на то, что наручники были сняты, он продолжал держать руки за спиной. Не надо мне, дескать, вашей свободы, перебьюсь. Пафнутьев усмехнулся, и такое ему уже приходилось видеть.
— Садитесь, Сергей Степанович, — сказал он, показывая на стул у стены.
— Спасибо, постою.
— Долго стоять придется.
— Не привыкать.
Пафнутьев молча поднялся, подошел к старику и, взяв его за руку, чуть ли не силой подволок к стулу, усадил, надавив на плечи. Вернувшись к столу, увидел, что старик опять стоит, заведя руки за спину. Смотрел он все так же в окно, будто видеть следователя у него не было никаких сил.
— Так, — Пафнутьев выдвинул ящик стола, вынул оттуда руку, найденную в холодильнике, и положил на стол. Он долго думал, как бы расшевелить старика, заставить хоть что-нибудь сказать, и в конце концов принял решение, может быть, не слишком гуманное, но действенное. Сходив к медэксперту, взял у него руку, которую тот для сохранности обработал какими-то своими растворами.
В кабинете некоторое время стояло молчание. Пафнутьев, сложив руки на столе, смотрел на Чувьюрова сонным равнодушным взглядом, а старик, продолжая упорствовать, уставился в окно, на весеннюю капель. Его задержали, когда еще стоял мороз, и оттепель он видел уже из кабинета Шаланды, а теперь вот из этого кабинета.