— Откуда? — удивился Пафнутьев — Я сам этого не знал!
— Я так подумал… В чем будет самая большая пакость от Пафнутьева, что он может сделать такого, чтобы испортить мне жизнь? И ответил себе… Он притащит этого алкаша ко мне… И только я так подумал, распахивается дверь и вваливается хмырь в наручниках… — Шаланда устало развел руками, с укором посмотрел на Пафнутьева. — Хоть позвонил бы… Дал бы время смыться.
— Поэтому и не позвонил. Не хочешь задать ему несколько вопросов? Может быть, тебя что-то интересует?
— Ни единого вопроса у меня к нему нет.
— Почему? — простодушно улыбнулся Пафнутьев.
— Жить хочу, Паша. Единственная причина — хочется жить.
— Ты хочешь сказать, что над нами кружится опасность?
— Она не кружится, Паша. Она уже пикирует, — Шаланда быстро взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза. — Оставляй этого типа. Здесь он будет целее. Пока он у меня, его жизни ничто не угрожает. Но завтра с утра надо его куда-то определять.
— Определим. А пока запри на пару замков.
— А перед этим не забудьте в туалет сводить, — добавил Самохин, молча сидевший у стены.
— Сводим, — кивнул Шаланда.
Пафнутьев застал Вику в полной растерянности. Девочка лежала на диване, запеленутая в новые уже простынки, которые Вика сделала, разорвав две большие наволочки. Не раздеваясь, он прошел в комнату, убедился, что жена на месте, девочка жива — и облегченно перевел дух. После загадочных предупреждений Шаланды Пафнутьев стал всего опасаться.
— Паша, она спит, — сказала Вика, когда Пафнутьев, раздевшись в прихожей, снова вернулся в комнату.
— Это прекрасно!
— И ни разу не просыпалась, Паша… Это ненормально… Она уже намочила под себя, но даже после этого не проснулась.
— Значит, крепкий, здоровый ребенок, — Пафнутьев не желал проникаться какими-то невнятными опасениями Вики. — Значит, есть надежда, что и у нас с тобой сон будет здоровым, крепким, целебным. А завтра утром отнесем в роддом. Там у них есть отделение брошенных детей, пусть решают.
— Думаешь, стоит?
— А мы не имеем права поступить иначе.
— Знаешь, Паша… Странный какой-то ребенок… То, что она спит уже несколько часов, не просыпаясь… Ладно. Дело в другом. Это не домашний ребенок, Паша. Тот алкаш взял его где-то в другом месте, не дома, не у матери.
— Почему ты так решила?
— Девочка во всем казенном… Смотри, в чем она была… На простынках, на пеленках больничные штампы, в одеяло вшит лоскуток, которым обычно помечают солдатские вещи… Дома детей иначе одевают… Что-то голубенькое, розовенькое, какие-то кружевца, носочки… Здесь ничего этого нет. Она как из казармы…
— Тогда родители и в самом деле могут не позвонить, — Пафнутьев подошел к вороху белья, которое было на девочке, приподнял за уголок одну пеленку, вторую, всмотрелся в белый лоскут, вшитый в самый угол синего спецовочного одеяла, но ни единой буквы разобрать ему не удалось — лоскут был каким-то выжженным, видимо, стиральными порошками, химическими травлениями…
Девочка проспала всю ночь, так ни разу и не проснувшись. И всю ночь над ней стояла, сидела рядом, ходила вокруг Вика, понимая, что происходит нечто из ряда вон. Время от времени к ним подходил заспанный Пафнутьев. Постояв так и не проронив ни слова, уходил в спальню.
А утром так же молча выпив чашку крепкого чая с соленым сыром, он побрился, оделся, вошел в комнату.
— Все, — сказал он. — Хватит. Упаковывай это существо и поехали. И так много времени потеряли.
— Куда? — вскинулась Вика.
— К Овсову, — Пафнутьев по памяти набрал номер телефона, долго ждал, пока поднимут трубку. Наконец, в динамике раздался заспанный голос хирурга.
— Да… Слушаю.
— Разбудил? — спросил Пафнутьев.
— Паша? Ты? О, Боже… — Овсов, видимо, не совсем еще пришел в себя —… Подожди, ни фига не понимаю… Полчаса назад заснул… Ночью двух простреленных привезли…
— Выжили?
— Один выжил, телохранитель… А хозяин его помер. Обычная картина — контрольный выстрел в голову. А у тебя что? Надеюсь, без выстрелов?
— Еду к тебе, Овес.
— Едь… Только не очень быстро, я еще немного подремлю.
— Буду через десять минут.
— Я за это время хоть воды в морду плесну.
— Во что плеснешь?
— В морду, Паша, в морду… От лица у меня давно уже ничего не осталось. Все, отвали.
Пафнутьев подошел к окну — черная «волга» стояла на своем обычном месте. Стекло водителя было приспущено и из машины поднимался еле заметный голубоватый дымок.