— В мире кое-что изменилось, Надя. Жизнь Толика в не меньшей опасности.
— Откуда же ему грозит опасность?
— Он обидел очень крутого человека… Его зовут Пафнутьев Павел Николаевич.
— Это тот самый прокурорский чиновник, который…
— Да, это он, — Андрей не позволил Наде произнести обидные для Пафнутьева слова.
— Оставим это — женщина устало махнула рукой, — Знаешь… Ты, конечно, парень ничего так. И, возможно, в другой жизни у нас с тобой могло бы что-то получиться… Но здесь, сейчас… Слишком многое стоит между нами.
— А что между нами стоит?
— Если сказать одним словом… Бевзлин.
— А кто это? — спросил Андрей с серьезным видом.
— У меня такое чувство, что у тебя будет возможность познакомиться с ним поближе.
— Я сам этого хочу!
— Да? — улыбнулась Надя. — Ладно, Андрей, оставим это… Знаешь, отвези меня домой или хотя бы поближе к дому… Я плохо себя чувствую. Мне плохо, Андрей…
— Что-то случилось?
Женщина посмотрела на него, но ничего, кроме усталости, не было в ее взгляде. Она помолчала, потом, видимо, решившись, вздохнула, закурила новую сигарету.
— У меня умер ребенок, — сказала она негромко. — Совсем недавно… Месяц еще не прошел.
— Сколько было ребенку? — механически спросил Андрей, чтобы не молчать, чтобы заполнить паузу если не словами, то хотя бы звуками.
— Неделя, — сквозь слезы проговорила Надя. — Ему было около недели.
— А что с ним случилось?
— Что случается с детьми в первые часы после рождения? Этого никто не знает, но время от времени дети почему-то умирают. Поэтому я сейчас не в самом лучшем виде, не в самом лучшем расположении духа… Ты уж меня прости… В другое время мы поговорили бы иначе… Не обижайся, ладно? — она беспомощно улыбнулась сквозь слезы.
Что-то произошло в сознании Андрея, и все те разрозненные сведения, которые он впитывал в последние дни, все, что услышал краем уха в кабинете Пафнутьева, в логове Бевзлина, в больнице у Овсова, вдруг выстроилось в какую-то зыбкую цепочку, дрожащую от внутреннего напряжения, пульсирующую так, будто в ней билась живая кровь. Но как всегда бывает в подобных случаях, человек не верит в прозрение, опасается не оправдать собственных надежд на себя же… И невольно ищет хоть какое-нибудь подтверждение этому провидческому мигу…
И пока Андрей молчал, охваченный непривычными, может быть, бесовскими чувствами, Надя достала из сумочки и протянула ему небольшой снимок, сделанный поляроидом, квадратик цветной бумаги. На снимке была изображена улыбающаяся Надя и на руках у нее крошечный, отчаянно орущий младенец. Кто-то, видимо, посетил Надю в роддоме, сделал снимок счастливой мамы и тут же вручил ей на добрую и долгую память, не подозревая даже, что это первая и последняя фотография только что родившегося человека. Андрей всмотрелся в фотографию, глянул на Надю, опустил стекло, чтобы лучше видеть снимок, и снова всмотрелся в сморщенное, как печеное яблоко, лицо ребенка.
— Твой ребенок… Девочка? — спросил он напряженным голосом.
— Да… А как ты узнал? Неужели по этому снимку можно определить — мальчик или девочка?
— Почему-то подумалось, — Андрей опять взглянул на снимок. — Послушай, а что это у нее между бровями?
— Родинка, — с улыбкой ответила Надя и тут же отвернулась.
— Так, — протянул Андрей почти по-пафнутьевски. — Так… А как это произошло? Как она умерла?
— Ее унесли на ночь в инкубатор… Почему-то решили, что ей лучше переночевать в инкубаторе, заподозрили что-то… А утром сообщили, что спасти не удалось.
— Ты видела ее мертвой?
— Нет, — сказала Надя. — Мне сказали, что не положено. И потом я была в таком состоянии, что даже не хотелось… Наверное, это плохо, но не до того было.
— Родинка, говоришь, между бровями?
— Поехали домой, Андрей. Я же сказала тебе… Мне плохо.
— А отец кто?
— Извини, но это уже не твое дело! — резковато ответила Надя.
— Бевзлин?
— Да! — неожиданно заорала Надя, глядя на Андрея бешеными от злости глазами.
— Я так и думал, — сказал он спокойно.
— Это почему же ты так думал?
— Ты сама сказала… Что с некоторых пор он потерял к тебе интерес, но еще не прогнал, а как прогонит, когда, за что — еще не знаешь. Но прогонит обязательно.
— Теперь я убедилась, что ты и в самом деле работник прокуратуры! Если даже водитель, которым ты представляешься, вот так рассуждает…
— А я не рассуждаю. Я слушаю. И вина моя только в том лишь, что я слышу тебя.