– Хорошо, будем знать, – сказала она. – Давайте есть, суп, кажется, еще остался.
Несколько дней спустя состоялся семейный совет. Республиканцы проигрывали войну, а Барселона оставалась любимой мишенью фашистов. Итальянцы на бомбардировщиках «Савойя» не собирались успокаиваться, пока не сотрут город с лица земли. Дядя Фелипе принял решение за всех: «Вам пора уезжать из Испании. Здесь я не смогу вас защитить». Они нагрузили «испано-сюизу» и тронулись в сторону французской границы. Фаусто, зажатый между братом и сестрой в машине, не рассчитанной на такое количество пассажиров, думал по дороге о многом: о покойной матери, о стихах Беккера и Жеральди, о пятнадцатилетних француженках, а еще об отце, который, будучи телохранителем дяди Фелипе, ехал вместе с ним, несколько позади. Но больше всего – о последнем: полковнике Фелипе Диасе Сандино, республиканце, заговорщике, герое войны. Начиная с той поездки Фаусто смотрел на дядю с непременной мыслью: и я таким буду. Таким хочу стать, когда вырасту. Живи так, чтобы не умереть после смерти.
Пейзаж походил на задник в плохой театральной постановке: шоссе, пара деревьев, белый солнечный свет. В этих посредственных декорациях, в чистом поле, в пяти километрах от французской границы Жозефина и юные Кабрера сгрудились на тесных сидениях «испано-сюизы». Впрочем, не они одни: множество людей в автомобилях и множество людей, пришедших пешком, с узлами на плечах, тоже ждали. Они бежали от войны, покинув свои дома, а главное, своих покойников, бежали, исполнившись той доблести или того отчаяния, что заставляет любого, даже самого трусливого, очертя голову бросаться в изгнание. Граница была закрыта, и оставалось только ждать, но вот они прождали один медлительный день, потом второй, еда заканчивалась, а женщины нервничали все сильнее и сильнее, как будто знали что-то неизвестное их детям. Бывает такое ужасное ожидание, когда конца ему не видно, когда невозможно вообразить силы, способные его прекратить и снова запустить мир в движение, когда, к примеру, нельзя просто попросить власть имущих – каких таких имущих? какую власть? – открыть границу. Фаусто и Мауро задавались этими вопросами: кто может отдать такой приказ и почему до сих пор не отдал? – когда послышался гул, затем рев, и над ними, строча из пулемета, пролетел истребитель.
– В укрытие! – крикнул кто-то.
Но никакого укрытия не было. Фаусто скорчился за «испано-сюизой», но подумал, что улетевший самолет еще вернется, и тогда безопасная сторона машины окажется опасной. Так и случилось: истребитель развернулся и двинулся к дороге с противоположной стороны. Фаусто нырнул под машину и, прижавшись лицом к земле, чувствуя телом булыжник, снова услышал рев пулемета, а поверх него одновременно яростный и испуганный крик Жозефины: «Сволочи!» Потом наступила тишина. Жертв не было. Искаженные страхом лица, плачущие женщины, дети, жмущиеся к колесам, отверстия от пуль в кузовах, словно открывшиеся темные глаза. Но ни одного убитого. Или раненого. Невероятно.
– Мы же ничего не сделали! – возмущался Фаусто. – Почему они в нас стреляют?
– Потому что они фашисты, – сказала Жозефина.
Уснули, со страхом ожидая нового нападения. Фаусто, во всяком случае, боялся – и страх под открытым небом был не такой, как дома. На следующий день они подумали, что худшее решение – не принимать никаких решений, и двинулись вперед. Медленно оцепили границу, пост за постом, и стояли, пока не заметили перемещений в толпе – легко узнаваемых перемещений, означающих нечто противоположное отчаянию или поражению: есть в них что-то, что мы всегда определяем как желание жить дальше. Они спросили, что происходит, и получили долгожданный ответ:
– Границу только что открыли.
– Открыли? – переспросил Фаусто.
– Да, открыли, – откликнулась Жозефина.
И тут возникла новая трудность. Жандармы дали проход, но отделяли мужчин от женщин и детей.
– Что такое? Куда их уводят? – удивился Фаусто.
– В концентрационные лагеря, – сказала Жозефина. – Чертовы лягушатники.
Она попросила Фаусто подойти поближе. Заговорила, закатив глаза и подняв брови. Фаусто понял, что смотреть нужно не на лицо, а на руки: они протягивали ему бумажник, словно тайное оружие.
– Поговори с ними, – процедила сквозь зубы Жозефина.