– Что было?
– В Испании. В Испании в те годы.
– Перед войной?
– Слишком похоже, понимаешь. Как будто в воздухе носится. И скоро случится что-то серьезное.
Фаусто дал в Медельине пять концертов и на один, самый важный, попал в качестве зрителя. Дело происходило в Институте филологии, какой-то поэт читал свои нескончаемые сонеты, и когда наступил наконец финал, которого никто уже не чаял, к Фаусто подошла светловолосая большеглазая девушка с лебединой шеей, элегантно выглядывающей из платья в цветочек, и обеими руками протянула тонкую тетрадку: «Я ходила вас слушать пару дней назад, сеньор Кабрера. Можно попросить у вас автограф?» За спиной у нее маячили мать и сестра. Фаусто хватило присутствия духа сообразить, что он никогда больше не увидит ее, если даст автограф немедленно; он ответил, что ему нужно подумать, не станет же он писать ей абы что, лучше позвонит в ближайшее время и зайдет, когда кругом будет не так суетно. Так он и поступил: зашел раз, и два, и три в ее дом на проспекте Ла-Плайя. Встречались они всегда в присутствии одной из сестер или других поэтов. Обещанной подписанной книги Фаусто так и не принес, но все же чем-то приглянулся больше остальных. Через несколько месяцев она уже приглашала его одного.
Ее звали Лус Элена. Она была одной из четырех дочерей дона Эмилио Карденаса, уроженца Антиокии из зажиточной семьи, который без помощи родственников сделал состояние, основав фармацевтическую лабораторию ECAR – это был основной конкурент лаборатории дяди Фелипе. Лус Элена, которой едва исполнилось семнадцать лет, обладала куда большим безрассудством, чем можно было судить по ее платьям в цветочек, вездесущим бдительным родственницам и буржуазному происхождению. Фаусто не понимал, когда она успела столько всего прочесть: эта девчонка нахально рассуждала о Хуане Инес де ла Крус и Рубене Дарио, а родственники утверждали, что ей дали аттестат зрелости досрочно, потому что своими познаниями она ставила учителей в неловкое положение. Инес Амелия, младшая из четырех сестер, вспоминала, как однажды учительница испанского заболела перед самым уроком, замены не нашлось, и Лус Элена провела занятие по испанским романсам XIV–XV веков, ни разу не заглянув ни в какую бумажку. Дон Эмилио так ею гордился, что рисковал навлечь на себя гнев дочери – лишь бы похвастать ее талантами. Фаусто стал свидетелем такой сцены однажды в воскресенье, во время продолжительной послеобеденной беседы, когда его усадили на стул, на котором разве что не написано было: Претендент на руку и сердце. Над столом повисла недолгая тишина, и дон Эмилио ни с того ни с сего решил нарушить ее таким образом:
– Вот вы в этом разбираетесь, юный Кабрера. Скажите, вы слышали, как моя дочь читает стихи? Доченька, прочти нашему гостю стихи про солдатика.
– Не сейчас, папа.
– Это мои любимые, – сказал дон Эмилио, обращаясь к Фаусто. – А ты, Лус Элена, не заставляй себя упрашивать, это невежливо.
Она согласилась – не чтобы угодить отцу, а чтобы почувствовать на себе взгляд этого испанца, который и вправду разбирался в поэзии и прекрасно декламировал. Она встала, оправила платье и с хорошей дикцией прочла:
– Ах, солдатик, ах, солдатик, вы откуда к нам пришли?
– Сеньорита, сеньорита, возвращаюсь я с войны.
– Может статься, вам встречался мой супруг на той войне?
– Нет, сеньора, не припомню, да и как его узнать?
– Он высокий, белокурый арагонец-молодец,
и на шпаге неизменно носит вышитый платок.
Тот платок я вышивала, когда девочкой была;
шью теперь второй, управлюсь и – за третий я примусь.
– Тот, кого вы мне, сеньора, описали, пал в бою.
Его нынче в Сарагосу, в дом к полковнику везут.
– Я семь лет его прождала и еще семь лет прожду,
Приму постриг, коль не встречу на четырнадцатый год.
– Тише, тише, Исабелита, тише, тише, Исабель,
я ведь муж твой долгожданный, ты любимая моя.
Все за столом зааплодировали, и Лус Элена под внимательным взглядом Фаусто села.
– Обожаю этот народный романс, – сказал дон Эмилио. – Он притворяется другим мужчиной, чтобы испытать любовь своей жены. Прекрасно, верно?
– Прекрасные стихи, – тихо заметила Лус Элена, – только, по-моему, так с женами поступать нельзя.
Несколько месяцев спустя они объявили о помолвке, а еще через пару месяцев назначили дату свадьбы – как будто имели некую неблаговидную срочную необходимость. Оба не хотели пышной церемонии с кучей незнакомых людей и фотографами из газет, так что Лус Элена выбрала церковь Святого Сердца, обладавшую неочевидным преимуществом: в Медельине было две церкви с таким названием. Одна – в хорошем районе с чистыми улицами, где жили обеспеченные горожане, и любопытствующие посчитали, что свадьба состоится именно там, в то время как парочка конспираторов решила обвенчаться в другой, более темной и скромной, в самом неприглядном квартале. Когда Фаусто расписался под свидетельством, Лус Элена посмотрела на него язвительно и сказала: