– Я же говорил, – сетовал дядя Фелипе. – Так, от диктатуры до диктатуры, и вся жизнь пройдет.
Через несколько недель он объявил родным, что переезжает в Чили. Никто его не понял: в Медельине он женился, у него была стабильная работа, он любил город – зачем куда-то ехать? Привязавшиеся к нему родители Лус Элены тоже недоумевали: что он забыл в Чили? Только Фаусто смутно догадывался, в чем дело: дядя Фелипе носил в себе вирус изгнания, вечно влекший его вперед, раз уж остаться на родине не суждено было. Из Сьюдад-Трухильо он переметнулся в Боготу, из Боготы – в Медельин, а теперь из Медельина, где жил с любящей заботливой женщиной, собирался переметнуться в Чили. «Понравится – останусь, – сказал он, – не понравится – вернусь. Как говорит моя жена: „Нет хуже поворота, чем тот, который ты пропустил“». К следующему году, когда правительство усилило пропаганду, дядя уже был в Чили.
Пропаганда касалась пышных празднований первой годовщины нынешней власти. Никто не знал, в чем именно они будут состоять, но у Фаусто они все равно вызывали опасения. «Все диктатуры в мире одинаковы, – говорил он. – Если они начинают праздновать дни рождения, значит, дело затянется надолго». Но случилось то, чего никто не предполагал: Рохас Пинилья объявил, что в Колумбии появится телевидение. В долгих выступлениях на радио он рассказывал, что познакомился с этим изобретением в Берлине в конце 30-х и с тех пор мечтал перенести его в родную страну. Это оказалось нелегко, потому что в гористой Колумбии сигнал то и дело натыкался на препятствия, но лидер приказал воплотить проект, какие бы расходы он ни повлек. Огромная комиссия отправилась в США изучать вопрос, закупать оборудование и импортировать технологии. Рохас распорядился установить тридцатиметровую антенну на здании Военного госпиталя, в одной из самых высоких точек Боготы, еще одну – на вулкане Невадо-дель-Руис, а третью – на плоскогорье Русия в департаменте Бояка́. Таким образом, вся территория страны оказывалась под покрытием. Благополучие родины было обеспечено. Правда, когда антенны водрузили на положенные им места с сопутствующим оборудованием, оказалось, что ни один человек в Колумбии знать не знает, как сделать так, чтобы антенны эти заработали. Что передавать и куда – тоже никто не понимал: у колумбийцев в домах не было телевизоров, потому что телевизор стоил больше минимальной трехмесячной зарплаты. Но правительство сориентировалось и через пару недель привезло с Кубы двадцать пять технических специалистов (сотрудников недавно обанкротившегося телеканала), выдало населению щедрые кредиты на покупку полутора тысяч телевизоров «Сименс» и такие же поставило в витринах магазинов, чтобы граждане, не сумевшие приобрести новинку, не остались в стороне от радостного события.
Тринадцатого июня 1954 года, в годовщину прихода к власти, диктатор появился на голубых экранах, посмотрел зрителям в глаза, сообщил, что обращается к ним из дворца Сан-Карлос в сердце Боготы, и произнес проникновенную речь о начале телевизионной эры в Колумбии. Грянул гимн, пораженные колумбийцы узрели Национальный симфонический оркестр в момент исполнения и сами себе не поверили: они видели музыкантов, находясь в совсем другом месте. Первый эфир продлился три часа сорок пять минут, и Фаусто неотрывно следил за ним из Медельина, постепенно осознавая, что на сей раз мир и вправду изменился навсегда и, возможно, в новом мире ему найдется место. Чуть позже он узнал, что человек по имени Фернандо Гомес Агудело, тот самый, что привез оборудование из Штатов и нашел технических специалистов на Кубе, набирает по всей стране талантливых театральных деятелей, чтобы разработать новую обширную телепрограмму. Фаусто подумал: дядя Фелипе уехал в Чили, один из лучших друзей, художник Фернандо Ботеро, перебрался в Боготу. К тому же в столице жил отец Фаусто: Доминго по-прежнему работал в отеле «Рока» в центре города и давно вполне сроднился с новой страной.