Гриши не стало. Одинокая винтовка валялась в кровавом снегу. Кругом отпечатки лап.
А волки?
Их тоже не стало. Растворились в темноте. Исчезли. Пропали.
Занавес…
Его нашли поутру. Еще дымились угли костра, никем не поддерживаемого. Еще трещал ночной мороз, когда из мешка высунулся озябший нос Вальки. Сверху спальный мешок занесло снегом. Внутри его согревало дыхание, но позывы сходить по нужде заставили парня выбираться наружу.
— Гришаня, мать тебя в душу! Костер! — заорал было Валька, но тут же осекся. Костер, ни тот, ни другой и впрямь едва тлели. Как минимум пару часов их никто не поддерживал. И нет никого. Сплошная ночь, чернота, мерцающие безразличные звезды.
Обвел взглядом ночную стоянку. Прищурился в темноту. Показалось — блеснули красные глаза. Потом отступили. Растворились в черном зеве ночи, словно сахар в стакане чая. Вот снова…
Уже две пары глаз. Красных. Алчных. Следящих за ним.
Вальку передернуло. Попрыгал, хлопая по бокам, согреваясь.
— Гриша-а… — уже жалобным тоном, боясь собственных мыслей, издал он. — Гришенька-аа…
И тотчас сообразил: Гришу он не увидит. Гриша мертв, как Петруха. И эти глаза…
Он со страхом всмотрелся в черноту. Потом, глотая слова и давясь, дико заорал во всю мочь:
— О, бля… Подъё-ёём! Гришаня исчез!
Мечась, словно в бреду по поляне, опрокидывая сани, стал толкать три застывших кома. Под припорошенным снегом спали, провалившись в сладкую теплоту три оставшихся товарища: Вадим Андреевич Строев, Степан и Семен.
— Гриша пропал! — почти в истерике тормошил он бурильщиков. Сладкая нега теплоты на морозе не давала, как следует проснуться. Валька тряс бригадира. Тот едва разлепил веки, но тут же вскочил. Сон сняло как рукой.
— Где?
— Нет его! И звал, и кричал.
Завывал ветер. Холодным дыханием приближалась метель.
— Следы! — спохватился от дремы Семен. — Где следы? Быстро по ним, пока не засыпало!
Строев уже бежал с фонарем от костра в темноту. Луч света плясал в руках, выхватывая фрагменты следов. Один Поздняков не спешил. Его взгляд блуждал от костра к костру. Он как-то сразу обмяк. Скрутился в позу эмбриона, натужно всхлипнул.
— Ты что? — подскочил Семен, с размаху рванув на себя. — А ну, встать! Встать, говорю, паскуда!
Степан безвольно заболтался в его руках. Недолго думая, Семен отвесил пощечину: ВЖА-ААХХ! Вторую. Третью.
— Встать, мерзавец! Товарищ гибнет! А ты в слезы?
Степан Поздняков истерически рыдал.
— Во… во…
— Чего? — взревел Семен, швыряя вперед безвольное тело.
— Волки… — бился в истерике новый участник их группы. — Они… они и нас всех сожрут.
— Молча-ать! — заорал Семен, извлекая нож из-за пояса. — Бегом искать! За мной! Или прирежу первым!
И помчался вслед за Строевым. Валька был уже впереди, горланя во всю глотку:
— Гриша-а!
— Григорий! — слышался крик бригадира. — Где ты? Отзовись?
Поздняков еле двигал ногами. Налились свинцом, онемели от страха. Он видел впотьмах спину Семена. Тот несся вперед, по следам. В сгустившейся мгле наступавшей метели был виден свет его фонаря. Луч метался в кустах чахлой растительности. Завывания ветра стали сильнее.
Степан уже не бежал. Он полз на четвереньках как побитый пес. При виде мелькнувшей спины Семена, глаза его вдруг блеснули. Блеснули во тьме совсем как у волков.
Спина!
Вот, что сейчас ему нужно! В помутневшем разуме шелестел настойчиво голос:
Он назвал тебя мразью. Паскудой. Обещал прирезать ножом.
Степан Поздняков прислушался внутренне. Голос вторил и вторил:
Отомстить! Отомстить!
Потом стал удаляться.
— О, боже! — донесся из сугробов крик Вальки. — Я… о, чёё-ёрт! Я… я нашел!
И тотчас оборвался в дикий, заходящий всхлип:
— Не-е-ееет!
Спустя минуту, Степан Поздняков все же дошел на свет фонарей. Там уже склонились над телом три друга. Степан глупым взглядом уставился на отпечатки множества лап. Два-три десятка, не меньше.
— О, не-еет! — убивался в слезах юный бурильщик. — Вначале Петруха, теперь Гриша!
Поздняков тупо взирал на комок разодранной плоти. Как и у первой жертвы, у Гриши отсутствовали ноги. Лишь кости конечностей белели в красном от крови снегу. Место трагедии постепенно покрывалось слоем снега. Капюшоны вздыбились колом на пронзительном ветре.
— Что эти твари наделали? — продолжал голосить Валька, бережно переворачивая окоченевший труп. Он лежал на животе. А когда повернули, в небо со звездами уставился остекленевший взгляд, полный ужаса. Открытый в предсмертной агонии рот так и замерз на морозе. Половина лица была срезана, словно наждачкой.