— Ёпэрэсэтэ… так и обделаться можно.
Глянул на два шалаша. Оттуда был слышен храп и сопение. Кашель, всхлипы. Очевидно, самому младшему Вальке снились кошмары.
Отложив блокнот, Петруха встал. Размял ноги. Потянулся — спина затекла. Вслушался в далекий шелест. Ну, точно, что шорох листвы! А какая здесь, к черту, листва, если они в Заполярье? В лютый мороз?
— Будить бригадира? — с сомнением проворчал под нос. Еще больше всмотрелся в темноту ночи. Мешали отблески очагов, разбросанные на многие десятки метров в округе. То там, то там искрились угольки, взмывала искра в глубокое небо. И лишь тишина убаюкивала разум. Но вдруг тишину разбавили неприятные звуки.
— Да что ж за мать едрит… — по привычке буркнул себе. Когда было не с кем, он мог разговаривать и с зеркалом.
Звук повторился.
Вшу-уууххх…
Уже ближе и ближе. Зловещий. Тревожный. И это было неприятно.
Как будто лыжи скользили по снегу. Нет, не шелест листвы. Что-то мерзкое, леденящее душу.
Вот — снова.
Вшу-уу-уух…
Это что? У него в голове?
Петруха с сомнением глянул на лагерь. Пусть поспят. У троих на руках сохранились часы, и Семен отдал свои на время дежурства. Петруха всмотрелся в циферблат: полпервого ночи. До конца дежурства еще два часа. Нет — будить не буду, решил он. Пусть поспят. Потом меня сменит Гриша с ружьем!
И замер, прислушавшись. Далекий звук приблизился. Эх, ружье! Вот бы что сейчас его успокоило.
Обхватив крепче нож, Петруха взял горящую ветку. Перед сном они все сделали каждый по два самодельных факела, обмотав бруски обшивки рваной прожженной ветошью. Это на случай, если погаснут костры. Сейчас настал тот случай, когда нужно было взять в руки факел.
Что он собственно, и сделал. Макнув в огонь тряпье, поднял горящий факел вверх.
Сделал шаг в темноту.
Еще шаг…
Еще…
Отойдя на двадцать метров, встал среди карликовых сосен. Поводил в стороны горящим светом. Шахтерский фонарь — и один и другой — они решили сберечь на самый крайняк — как сказал Валька. А карманные фонарики вообще берегли как зеницу ока. В них батареек на два-три часа света. Поэтому и взял факел. Помахал впереди:
— Э-эй… — крикнул в темноту наугад. Сжал нож.
— Э-эй! Тут есть кто? — и сам поразился нелепости. Глупо было кричать в пустоту тундры. Если бы был человек, он светил бы фонарем издалека. И первый кричал, верно?
Значит, кто?
Вжи-у-ууу… — прошелестело эхо в ответ. И было эхо жутким, зловещим.
Петруха, сделав шаг, снова вслушался в полярную ночь.
Еще шаг…
Еще…
И… пропал.
Никто не проснулся. Никто не узнал. Парень ушел в темноту. Его просто не стало.
Еще не пришел час пробуждения, как всех на ноги поднял Гриша.
— Смена, подъем! — как привыкли все пробуждаться на вахту.
Четверо в двух шалашах вскочили, озираясь, дрожа от мороза. Внутрь заходило тепло от костра, но после сна все дрожали, озябнув.
— Что случилось? — бросил взгляд на часы бригадир. — Ты сменил Петра? Где он? Что-то не вижу.
— Потому и разбудил, — с тревогой признался Григорий. Сжимая ружье, обводил лихорадочно взглядом лагерь.
— Где он? — чуя неладное, встревожился Семен. Валька только еще выползал из навеса. Степан Поздняков тер спросонья глаза.
— Нет Петрухи! — озадаченно озирался по сторонам Гриша. — Я во сне повернулся на бок, бросил взгляд на часы. Давно уже наступило мое дежурство, а Петруха не будит. Вышел наружу. Нет никого. Обошел костры. Позвал в темноту: думал, может, в кусты по нужде отлучился. Звал минут десять. Обошел по периметру лагерь. Нет парня. Пропал.
— И что? — Вадим Андреевич принялся быстро направлять фонарь во все стороны.
— Не туда свети, бригадир, — направил его руку Григорий. — Вот здесь посвети. Следы уходят в гущу тундры. Туда — в темноту.
Строев в долю секунды метнулся к следам.
— Нашел! Все за мной! Если он обморозился и уснул в стуже, надо притащить к костру. Отогреть. Степан, Гриша, Семен — вы со мной. Валька, готовь кипяток, аптечку, одеяла.
— И спирт не забудь! — напоследок крикнул Семен. — Растирать.
И бросился к чахлым кустам-деревцам следом за всеми.
Потом были поиски. Следы уводили в сугробы. Светя фонарями под ноги, группа металась в снегах, пока не скатились в овраг.
Вот тут-то следы обрывались.
Скатившись по снегу последним, Степан Поздняков застыл в потрясении. Из глотки вырвался сдавленный всхлип, совсем как у Вальки:
— О-ох, че-ееерт!
Впереди стоящие застыли на месте, округлив глаза.