Я смотрю в глаза своему лучшему другу, но его лицо расплывается в воспоминаниях о нас с Эверли, запертых в темной комнате.
И снова образ ее смерти пробирает меня до дрожи.
За один день я потерял Винсента и Эверли.
Я бы пережил потерю своего брата, но не Эверли.
В голове проносятся сцены пыток. Голодание. Бесконечные часы, проведенные в темноте и холоде.
Кажется, что больше ничего и не было – только Эверли, я и та темная комната. Нет ни "до", ни "после".
Руки Миши обхватывают мое лицо, и он умоляет:
— Алек, пожалуйста, успокойся.
Мое дыхание настолько учащенное, что мне не хватает воздуха, и, задыхаясь, я возвращаюсь в темноту, но на этот раз Эверли со мной нет.
_______________________________
Проснувшись в следующий раз, я вялый и лишенный всех сил.
Мой разум затуманен, как будто я слишком много выпил.
Трудно сосредоточиться на чем-либо, и когда я издаю стон, то слышу движение.
В поле зрения появляется мама, и снова я потрясен тем, какой старой она выглядит.
— Мама, — удается мне пробормотать.
Она медленно садится на стул и, взяв мою руку, сжимает ее обеими своими.
— Зайка. — Называет она меня эквивалентом "малыш" или "дорогой" по-русски. Мама бормочет молитву, благодаря Бога, что я очнулся, а потом по ее лицу начинают течь слезы.
— Мама, — снова выдавливаю я. — Что случилось?
Она натягивает улыбку на лицо, качая головой.
— Ты здесь. Это все, что имеет значение. — Ее голос срывается, и опустошающая сердечная боль искажает черты ее лица, затем она шепчет: — Ты все еще рядом со мной.
Воспоминания о прошедших месяцах задерживаются, но постепенно они начинают просачиваться в мой разум.
Из-за лекарств, которые они мне дали, я вынужден ощущать сокрушительный удар за ударом.
Я вынужден чувствовать.
Помню избиение, порку, нож в моей руке.
Помню голод и голодные муки.
Помню мышечные спазмы; мое тело, изнемогающее от недостатка движения.
Помню, как Эверли угасала на моих глазах.
Тьма.
Бесконечная гребаная тьма.
Я закрываю глаза от яркого света в комнате.
И продолжаю вспоминать.
Как выглядел Винсент в тот последний день. Как он смирился со своей участью, а его глаза умоляли меня покончить с этим.
Эверли больше нет.
Винсент умер ни за что, и я все равно потерял Эверли.
Я понимаю, что плачу, только когда мама сажает меня и прижимает мою голову к своей груди.
— Шшш... зайка... тихо. Твоя мама здесь.
Когда я был маленьким, то всегда находил утешение в ее объятиях, но сегодня его найти невозможно.
Сегодня есть только агония и чувство вины.
Я должен нести крест того, что я единственный выживший.
Как мне жить с чувством вины за то, что я подвел своего брата?
Как мне жить, пока половинка моей души гниет в поле?
Там, где закончились мучения Винсента и Эверли, мои только начинаются.
Глава 17
Эверли
Когда я открываю глаза, мое тело словно онемело, и я не узнаю ничего вокруг.
Похоже, я нахожусь в больничной палате. Я слышу звуки, издаваемые аппаратами рядом с кроватью.
Мое сердцебиение учащается, и я замечаю капельницу в левой руке.
Где я?
В голове проносятся воспоминания о моем пленении, и я вспоминаю, как в меня стрелял отец Алека.
О, Боже!
Алек! Он выжил?
Внезапно в комнату заходит пожилой мужчина.
Я не узнаю старика и смотрю на него, страх и паника наполняют мою грудь.
Когда он замечает, что я проснулась, его глаза расширяются. Он бормочет что-то по-русски и, похоже, ожидает ответа.
— Я американка, — говорю я хриплым голосом, словно давно не говорила. — Я не говорю по-русски.
— Оххх. — Он подходит ближе, его глаза скользят по моему лицу. — Я нашел тебя в поле недалеко от моего дома. И привез тебя в больницу.
Меня охватывает чистое облегчение, и напряжение, которое стало для меня нормальным чувством, спадает. Ошеломленная осознанием того, что я больше не пленница, мой подбородок дрожит, и горячие слезы катятся по щекам.
— Вы нашли меня?
Он кивает.
— В плохом состоянии. — Его брови сходятся вместе в серьезном выражении. — Почему в тебя стреляли?
После всех пережитых травм я не доверяю ни единой душе. Что, если он в Братве или знает их? Что, если он скажет им, что я выжила, и они придут меня убить?
Кроме того, кто поверит в мою безумную историю?
Вряд ли этот человек знает отца Алека, иначе меня бы сейчас не было в живых. Но, не желая рисковать, я качаю головой и лгу:
— Я не помню.
Я вижу, что он мне не верит, но не продолжает тему.
— Ты американка? Не нашел паспорта.
Черт!
Отель. Надеюсь, мои вещи все еще у них.
— Полиция придет, — упоминает он, и наблюдает за мной, как ястреб.
Полиция? Вот дерьмо. Что мне им сказать?
Сердцебиение ускоряется, и мое беспокойство снова резко возрастает.
Что произойдет, если я скажу им правду?
Они, вероятно, возбудят дело, и Братва узнает, что я жива.
Отец Алека снова попытается убить меня.
Этого не может случиться!
Я просто притворюсь, что ничего не помню. Я просто хочу домой.
— Как долго я здесь? — спрашиваю я.
— Три недели, — отвечает он.
Боже, это долго.
Но ведь были еще недели, которые я провела в плену.
— Какое сегодня число?
— 24 февраля.
Срань Господня!
Я изо всех сил пытаюсь подсчитать, и когда понимаю, что прошло почти три месяца с тех пор, как меня похитили, мне становится физически плохо.
Мне понадобится паспорт, чтобы вернуться домой. И мои личные вещи. Каковы шансы, что отель будет хранить мои вещи в течение трех месяцев?
Нас прерывает медсестра, входящая в палату. Ее акцент не такой сильный, как у старика, когда она спрашивает:
— Как вы себя чувствуете?
Как я себя чувствую?
Нет слов. Эмоции переполняют меня.
Я изо всех сил стараюсь не дать ужасу перенесенной травмы, захлестнуть меня.
Не в силах ответить правдиво, я лгу:
— Я чувствую себя нормально.
Она проверяет мои жизненно важные показатели, затем говорит:
— У вас было три пулевых ранения, инфекция мочевыводящих путей и сильное недоедание. — Она похлопывает меня по предплечью, а затем проверяет капельницу, чтобы убедиться, что я получаю те лекарства, которые они мне дают. — Инфекция прошла, и вам удалось набрать вес. Доктор придет навестить вас во время обхода.
Она смотрит на старика и что-то говорит ему по-русски. Он кивает и выходит из палаты.