— Мы оба пробудем здесь неделю. Может, это то, что нам нужно. Закончить начатое, чтобы оставить его позади.
— Что?.. — голос предательски дрогнул, и я возненавидела это. Я не хотела казаться слабой перед ним. — Что ты предлагаешь?
— Ночь. Может, несколько. А потом ты вернёшься в Теннесси, а я продолжу свою жизнь.
— Ты даже не доверяешь мне.
— Мне не нужно доверять тебе, чтобы хотеть. Мне не нужно доверять тебе, чтобы утолить эту жажду. Ты держишься подальше от моей жизни, я от твоей, но хотя бы уйдём удовлетворёнными.
Согласиться на это — было ли это чем-то иным, чем та самая ночь, которую я изначально планировала? Мы переспим, получим разрядку, и, возможно, я наконец смогу оставить его и этот ранчо в прошлом.
Но готова ли я рискнуть тем, что не смогу его забыть?
— А как же... — я неопределённо махнула рукой в сторону лестницы, имея в виду всех остальных в доме.
— Я не живу в доме. Внизу, за конюшнями, есть хижина. Она когда-то принадлежала нашему тренеру лошадей. Я практически вырос там.
Его губы сжались, словно я невольно вытянула из него ещё одну истину, ещё одно откровение о его прошлом, хотя я всего лишь задала простой вопрос.
Он убрал руку, но не отошёл, его тепло всё ещё обжигало меня, поднимало пульс, будоражило кровь. Мои инстинкты кричали: «Скажи да!» Но разум твердил: «Беги, пока не стало ещё сложнее.»
Первым двинулся он. Оставил меня у подножия лестницы, направился к двери, где стоял его дорожный чемодан.
На прощание бросил лишь:
— Подумай об этом.
А потом ушёл, оставив меня в вихре эмоций.
Голова. Сердце. Тело.
Кто победит?
Глава 12
Рэйф
Какого черта я только что предложил? Во что я вляпался?
Пульс гремел в висках, будто я только что вышел из боксерского ринга, пока я шагал мимо конюшен к маленькому, одно-комнатному домику за ними. Он принадлежал Леви, нашему тренеру лошадей, сколько себя помню. Как всегда, он был не заперт, приглашая меня внутрь так, что воспоминания вновь нахлынули.
После яркого лунного света темнота внутри почти ослепила, но я нашел выключатель по старой мышечной памяти. Мягкое свечение разлилось по комнате от старой лампы с тканевым абажуром, освещая почти неизменившуюся обстановку. Леви умер вскоре после моего отца, и Спенсер так и не нанял ему замену, заявив, что сам справится с выездкой лошадей не хуже старика. Это была ложь. Единственный, кто мог сравниться с Леви в обращении с лошадьми — это я. Но, скорее всего, Спенсер просто не мог позволить себе кого-то нанять. Тогда я считал, что дело в его самоуверенности.
Висок заныл от попытки не чувствовать вины.
В одном углу стояла двуспальная кровать с простой рамой из сосновых бревен, сочетающейся с двумя креслами и прикроватными тумбами перед небольшим каменным камином. Маленький столик на двоих из дешевого металла и зеленого пластика прижимался к крохотному белому холодильнику пятидесятых годов. Кухонный уголок состоял из старой керамической раковины с трещинами и двухконфорочной плиты. Мебель была простой и потрепанной, деревянный пол — потерт от множества шагов, а уродливый круглый ковер цвета горчицы и болотной зелени тщетно пытался хоть как-то объединить обстановку.
Леви это было не важно. Он редко бывал здесь. На самом деле, я, наверное, провел в этой хижине больше часов, чем он сам. Больше всего времени он посвящал конюшне и лошадям, а когда раньше в бараке жило полно работников, он ел с ними в общей столовой, заходя на кухню только за чашкой кофе или за рюмкой виски.
После того как я жил здесь на похоронах Спенса, Лорен, должно быть, убралась. Теперь в доме пахло чистящим средством с запахом сосны и хлоркой, а не той застоявшейся пылью, что встретила меня после похорон брата. Это было далеко от той роскоши и уюта, в которых я жил в «Крепости» — с шедеврами на стенах, первоклассным постельным бельем и мебелью, выбранной дорогущим дизайнером. И все же, когда я бросил сумку рядом с потрепанным комодом, когда-то державшим все пожитки Леви, меня окатило ощущение дома.
На комоде стояла вырезанная вручную деревянная рамка с фотографией, на которой мы с Леви по обе стороны от Файрстартера. Он уже тогда был старым и потрепанным жизнью, его ковбойская шляпа скрывала почти лысую голову с единственным ободком седых волос. Его кожа была загорелой, цвета земли, хотя ноги у него были белыми как вата — я видел их всего пару раз, когда он разувался. На снимке мне было всего четырнадцать – я осознал это с неожиданным чувством, поняв, что сейчас Фэллон столько же. Тогда я был уверен, что знаю всё о выездке и тренировке лошадей. Волосы у меня торчали во все стороны, на них отпечаталась форма шляпы, которая валялась на земле. Я улыбался так широко, что почти были видны миндалины, переполненный гордостью и радостью — мы наконец-то оседлали жеребца. Этот огромный гнедой стоил нам немалых усилий. Нам пришлось применить все уловки и удерживать его нашими твердыми, но спокойными руками, прежде чем он сдался. И даже тогда он оставался хитрым и независимым. Но лошадь из него вышла что надо.
С тех пор прошло двадцать один год. Иногда казалось, что я лишь моргнул с того момента, а иногда — что прожил целую вечность. Жизнь у меня сложилась совсем не так, как мечталось тому подростку.
Что бы Леви сказал обо всём, что я построил?
Он прожил ещё четыре года после моего отъезда, два из них — после смерти отца. Всё это время он спрашивал меня, когда же я вытащу голову из задницы и вернусь домой. А я отвечал ему, что у меня больше нет дома.
Эти слова ранили его сильнее, чем когда-либо ранили отца.
Отец с самого рождения Спенсера вложил в него все свои силы и надежды. Он видел в нем свое наследие. Он не возражал, что я проводил дни с Леви, осваивая дело, полезное для имени Харрингтонов, но свою личную мудрость передавал исключительно Спенсу. Может, в этом была и моя вина — мы с отцом всегда едва терпели друг друга. Я был увлечен только лошадьми, а всё остальное, что требовалось для успеха ранчо, меня не интересовало. Я не заботился ни о скоте, ни о сеноуборке. Или, возможно, мне просто не было до этого дела, потому что отцу было не до меня. Что появилось раньше — курица или яйцо? Я никогда не узнаю.
Я сжал челюсти, разминая пальцами напряженные мышцы, пытаясь ослабить боль, отдающую в виски. Я больше не тот подросток с фотографии. Не тот глупый парень, который с гордостью сделал Лорен ребенком, думая, что этим удержит ее. Я даже не тот разъяренный брат, который в ярости накинулся на Спенса, когда тот вернулся с Вегаса с кольцом на пальце женщины, носившей моего ребенка.
Всех этих людей я оставил в прошлом. Похоронил, как похоронил отца и Леви.
Но, возможно, ты никогда не сможешь по-настоящему похоронить те версии себя, которые живут внутри. Возможно, их нужно соединить воедино, а не отбрасывать. Возможно, судьба вынуждала меня сделать именно это — столкнуться со всеми своими частями, чтобы я больше не мог запереть их за дверью с предупреждающей табличкой: «Осторожно — вход на свой страх и риск».
Я зашел в крошечную ванную. Почти всю комнату занимала старая фарфоровая ванна, пожелтевшая от времени. Шторка для душа была явно недавно заменена с тех пор, как я жил здесь в последний раз. Раковина на пьедестале была треснувшей, а унитаз с рычажным сливом работал кое-как. Вся эта обстановка могла бы выглядеть винтажно-уютной, если бы не была так изношена.
Я сбросил одежду и встал под душ, пытаясь смыть с себя этот день. Воспоминания. Потери и боль, угрожающие разорвать меня на куски. Желание, которое все еще гремело внутри от того, что я оказался так близко к Сэди, чертовой, Хатли.
Мне пришлось пригнуться, чтобы поместиться под душевой насадкой.
Вода была холодной, с запахом ржавчины и застоя.
Запах ранчо.
Я выключил воду и вышел из ванной, преследуемый своими демонами. Натянул боксеры и рухнул на спину на кровать, свесив ноги за край. Когда я останавливался здесь на похороны, меня даже позабавило осознание, насколько невысоким должен был быть человек, которого я когда-то считал великаном, чтобы спать на этой крошечной кровати и не жаловаться. В детстве он казался мне огромным, словно гора, а оказался лишь холмом. Холмом, который меня сформировал, но всё же холмом.