— С богом? — малость отпустил тормоза Кислюк.
— Конечно.
Доказать или опровергнуть подобное утверждение всегда трудно, но этого и не понадобилось. Преодолев страх, вернулись изгнанные сержантом солдатики. Им было скучно вне барака. От скуки, из чувства протеста они соорудили в самом конце взлетной полосы скромную земляную могилку, крест над которой, сработанный из двух метел, украсили фанерной дощечкой: „Тут похоронен сержант Кислюк, героически погибший за Родину, потому что он не любил рядовых, говнюк!“
Новейшая форма эмоциональной информации.
Но этим дело не кончилось.
В дверь постучали.
Собственно ждать уже было некого, кто мог прийти, давно уже пришел, ну, может, кроме какого-нибудь совсем уж запуганного сержантом солдатика, но Серега гостеприимно рявкнул:
— Антре!
Дверь со скрипом растворилась.
Мы оторопели.
На пороге стояли две тоненькие стюардессы. Наверное, с приземлившегося „ИЛ“-а. Они стояли на пороге как два' солнечных голубых луча. Они походили на ангелиц. Белокурая ангелица и русая ангелица. На стройных ногах красовались голубые туфельки, на груди топырились голубые жакеты, короткие голубые юбочки не скрывали ничего такого, что так сильно подчеркивает ангельскую суть. В темном углу один из солдатиков потрясенно шепнул: „Теперь я знаю, чем мужчина отличается от женщины!" Он, наверное, имел в виду нашу грубость, нашу самонадеянность, наши опухшие голоса, но другой солдатик так же потрясенно пискнул: „Покажи!" И упал в обморок.
Не отрывая вспыхнувшего взгляда от ангелиц, Серега одним толчком спихнул сержанта Кислюка с нар:
— Хай, дарлинг гейстс! Камин! Ка-амин! Лет ми интродьюс май олд френдз, дарлинг гейстс...
Дарлинг гейстс захлопали мохнатыми ресницами.
Они с испугом, но и с восторгом вгляделись в дымящееся чрево барака.
Они увидели полутьму, пыль, пласты сигаретного дыма, опасно провисшие потолки. Они увидели сверкающие в полутьме глаза солдатиков, онемевших выпестышей и сидящего на полу сержанта Кислюка. Он, кстати, не был в обиде на Серегу, С пола он видел ноги стюардесс гораздо выше, чем могли видеть мы.
— Советские воины-технари, члены ведущего авиаотряда, — ткнул Серега пальцем в солдатиков. — Сержант Кислюк, отличник боевой и политической подготовки, тоже член авиаотряда. Выпестыши Коля и Миша, члены Курильского геологического отряда номер восемь.
Стюардессы серебрянно рассмеялись.
Они были тонкие, как тростинки.
Русая, тряхнув красивой косой, лежащей на ее спине как гребень игуаны, волшебно взмахнула ресницами:
— А это что за член?
Она указывала на меня.
— О, это действительный член Географического общества, — уважительно заверил Серега.
— А мы бортмеханика ищем, — серебрянно засмеялась белокурая ангелица, подбирая под себя голубую юбку.
— Его еще нет, но он придет, — понимающе кивнул Серега. — Не может не прийти. К нам все приходят.
Упавший в обморок солдатик очнулся.
Наверное, он был атеист. Он не поверил в явление ангелиц. Он даже отмахнулся от них рукой и быстро-быстро залопотал:
— Ну, это... Солдатик на верхней полке... Ну, едет в купе, полка верхняя. Ноги свесил, смеется: как вы, дескать, интеллигентная дама внизу?.. Ну, дама тоже смеется: носки-то ты меняешь, солдатик? Меняю, меняю! Только на водку...
Отлепетав свое, несчастный вновь отключился.
— Долбан, — грубо сказал Кислюк.
— А где ты так язык изучил? — серебрянным голоском спросила русая стюардесса.
— Упорный труд... — голубые глаза Сереги вспыхнули опасным огнем. — Дальние путешествия, неожиданные встречи... — Он путал слова русские и английские. — Языки, они как окна в мир. Окна, понятно, бывают широкие, а бывают узкие. — Серега дышал на стюардесс голубым пламенем. — Английский язык это широкое окно в мир. А вот селькупский — узкое. Зная селькупский язык можно чувствовать себя человеком, но в Нигерии или в Англии тебя могут не понять. Я так скажу, — закончил Серега. — Человек без языка, как правило, придурок.
Гипокризия.
Все взглянули на Кислюка и сержант автоматически тронул рукой специальные выводы большой интеллектуальной машины.
Стрелка вольтметра не дрогнула.
В настежь распахнутое окно, широкое, как русский или английский язык, вливались запахи душного курильского лета. Над желто-зелеными фумарольными полями пылал закат, в нем дымилось кудрявое облачко, нежное, как овечка.