— А вы диссертацию защитите. Об особенностях языка Муму и Герасима. Или о расовых предрассудках у питекантропов.
Закат.
Тень вулкана.
Хор жаб. Первые звезды. Зубчатая коса на спине ангелицы.
Прекрасное название для повести: „Если бы ты никогда не носила одежд".
Герой такой повести не прятался бы в бамбуках. Если бы кто-то наладил лыжи к его жене, он нашел бы нетривиальный способ укоротить лыжи. Если любимая журчит, присев рядом в травке, это не падение, это знак величайшего доверия, не морду воротить надо, а гордиться. Настоящий ковчег строят не для ухода в чужие порты. Счастье должно кипеть на самом ковчеге, и швартоваться он должен у родных берегов. Любая из ангелиц, явившихся нам в бараке, могла стать ковчегом. Спасительным и спасающим. Обе были бессмертны. Ведь часть своей жизни они проводили в небе. Как птицы и самолеты.
Как птицы и самолеты.
Русая стюардесса с зазубренной косой, лежавшей на ее спине как гребень игуаны, сгорела в самолете где-то над Хабаровском.
Я узнал об этом через несколько лет. Случайно.
Изучила- она языки? Помнила она барак, затерянный где-то на подошве вулкана Менделеева? Проходя сквозь облачность, часто накрывающую Охотское море, вспоминала она об этом бараке? Кто провожал ее в воздух, в котором она, как птицы и самолеты, проводила часть жизни?
„Останься! Останься дома!“
Последние пыльные лучи солнца, японская желтая бумага со странным запахом, доисторические рисунки на облупившейся стене. И голос, полный благодати:
— Боже, Царя храни! Славному долги дай на земли, дай на земли. Гордых смотрителю, слабых хранителю, всех утешителю все ниспошли!
Но это Серега пел уже на следующий день, когда настоящие погранцы, а не обслуга аэродрома, возводила его вверх по лесенке на уходящий последним бортом „ИЛ“.
Утром, на свежую голову, покоренный Серегой сержант Кислюк решил прокатить его на бензовозе и перевернул заправочную машину прямо на полосе. Патруль забрал обоих, причем Кислюку, для устрашения, была показана его могилка. А начальство заставы приняло решение выдворить практиканта Серегу С. с острова.
— О, Провидение, Благословение нам ниспошли! — гордо вел Серега, поднимаясь навстречу счастливым ангелицам, несколько утомленным ночными занятиями. — К благу стремление, счастье, смирение, в скорби терпение дай на земли!
Вместе с Серегой поднимались на борт самолета японские браконьеры, изловленные пограничниками в советских территориальных водах. На материке их должны были судить, но Серега отвлек японцев от мрачных мыслей. С одним из браконьеров он успел даже обменяться значками. На груди коренастого, беспрестанно улыбающегося японца, прямо против его жадного сердца, алел аккуратный комсомольский значок.
„ИЛ-14“ взревел, прогрохотал по дырчатым металлическим листам рулежки и круто взмыл в небо.
Птицы и стюардессы.
5. ПОИСК
Фумарольные поля Кунашира, сернистые ручьи Итурупа, его черные титано-магнетитовые и белые пемзовые пляжи, зеленый остров Грига, запирающий вкод в бухту Церковную... Бичи, Геологи, рыбаки, погранцы, стюардессы, богодулы, пилоты, сезонницы... Помню каменистый риф севернее бухты Броутона. Волны с океана шли на камни, ревели, вскипали, возносились под самое небо, но, усмиренные, гасли под ржавым бортом японского кавасаки...
Что забросило тяжелое судно так далеко на рифы?
Какие силы разбрасывали нас по свету?
„Если я не уеду, я сяду..."
„Если я не буду писать, я сойду с ума."
Никто не сошел с ума.
Дима Савицкий оказался в Париже, Серега С. вступил в партию, я написал повесть о Тропинине...
Тюрьма... Или положение, подобное тюрьме...
Это я вспоминаю записи Даниила Хармса в дневнике 1936 гада.
„Я был наиболее счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине. Совесть была спокойна и я был счастлив. Это было, когда я сидел в тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли я опять туда или в положение, подобное тюрьме, я сказал бы: нет, не хочу“.
„И раз! И два! Начали!.."
„А у кого дело сгорит, тот потерпит урок. Впрочем, сам спасется, но так, как будто из огня".
Апостол Павел знал: малая закваска квасит все тесто.
Я сделал неверный выбор, схватил не тот апельсин, бросил не в тот ящик, но это сразу принесло результаты: книжку издали. Я уже говорил, кто-то хвалил ее, кажется, А.Запорный. В этой книжке все было расставлено по своим местам — фамилии, имена, климат. В нее не смогли влезть богодулы с крутыми плечами, с иссеченными, как у сивучей, мордами. В нее не протиснулись тихие солдатики, запуганные сержантом Кислюком — цензура Сумела отсечь все лишнее.