Подушка стала мокрой по обе стороны Галкиного лица, слезы катились и катились градом по щекам. Такое с нею теперь бывало часто, она не удивилась этому, а долго еще горевала — о брате-солдатике, о жестокости, о бессмысленности жизни... Потом попыталась остановить себя. „Сегодня нельзя раскисать, надо успокоиться. Надо двигаться, вставать — надо успокоиться. .. Сегодня такой день — дел много, много дел... первая читка... надо себя показать...“ Галка шептала, уговаривала — то себя, то Господа-бога, а подушка все мокрела от слез...
Вдруг опять всплыла нелепая ремарка: „Он скользнул по ней лениво — так собака спросонок, бывает...“ Черт возьми, в кои веки ей повезло, досталась роль, большая работа... Но лучше бы из классики. Так нет же, в первый раз — и такая нескладная женщина... Любовница... неизвестно, какая из нее любовница... да и он — этот странный тип с вялым взглядом... Маловероятно, чтобы он вообще захотел иметь любовницу... тут автор что-то напутал... И женщина — за что она должна его любить? Как это все совершенно неубедительно, не за что ухватиться, никакой судьбы, никакого характера... только что-то внешнее... поверхностнее... Впрочем, хорошо — хоть есть такая роль, есть работа. Хватит лежать и рассуждать: Надо подниматься и работать.
Да, надо было, наконец, вставать.
.. .Бог знает, из чего приходит иногда волнение — удивительно приходит. Стоит встать, подвигаться, взяться за мытье полов, услышать голос соседей в коридоре — и вот уже вся напряглась, жесты стали к месту, будто осмыслены были наперед, еще с вечера, и глаза не просто смотрят — они ощущаются ею самою на лице, словно в них своя температура — отдельная от остального тела, своя мысль или уже и жизнь своя, отличная от Галкиной жизни... Впрочем, еще минута-другая — и Галка подчинится своим собственным глазам, своим собственным жестам и в этом новом состоянии, подумав вновь о герое пьесы, приблизит его к себе, впустит в комнату, скользнет по нему взглядом, вся охваченная волнением, и поймет, что его вялый взгляд — нарочитый, но это последняя его попытка устоять перед нею — он уже весь в ее власти...
Перед выходом на улицу Галка взглянула на термометр за окном (утреннюю сводку погоды по радио она всегда просыпала) — этот термометр достался ей в наследство от прежних жильцов комнаты, он был не всегда точен, но лучше так, чем ничего.
Сейчас выпадало шесть градусов мороза — скоро потечет с крыш. Значит, шапку можно не надевать: от общежития до театра два шага. Галка распустила волосы — так она эффектнее выглядит: с мягкими волнами волос на плечах, в одной шубейке, доставшейся ей, между прочим, тоже в наследство, кажется, еще от прабабушки.
Шубейка к старости стала совсем беспомощной и требовала постоянной заботы. Отлетали пуговицы, протиралась подкладка, нежные беличьи шкурки оголились и рвались сами по себе. Галка долго изловчалась, чтобы латать эти дыры. Но пришла, к счастью, мода на короткие шубки, Галка отрезала полы, и теперь у нее был материал на заплаты — прямо не шубейка, а сплошная аппликация. Но она была Галке к лицу — утешало хоть это. Да и другой не предвиделось — за что было покупать?.. „Купить не представлялось возможным. ..“
Вчера она играла функционерку — инспектора по работе с подростками. Обычно Галке доставались горничные да старухи, но тут пришлось играть молодую современную стерву, в пиджаке, за письменным столом; стерва изъяснялась черт знает на каком наречье. Галке была омерзительна эта роль — тупая и неподвижная, но функционерка обогатила ее лексикон новыми выражениями. „Не представлялось возможным" — одно из них.
Не любила Галка современную драматургию. То ли дело классика! Как в ней все просто, глубоко, по-настоящему! Например:
Фамусов:
Ой, зелье, баловница.
Лиза:
Вы баловник, к лицу ль вам эти лица!
Фамусов:
Скромна, а ничего кроме
Проказ и ветру на уме.
Лиза:
Пустите, ветреники сами,
Опомнитесь, вы старики...
Или:
Наталка: Бога бійтесь, пане виборний! Мені страшно i подумати, чтоб такий пан — письменний, розумний i поважний — хотів на мені женитись. Скажіть мені перше, для чого люди женяться?