Зотов пел высокомерно, почти надменно произносил слова про сокрытые от нас судьбы, превращаясь на глазах в прежнего героя-любовника, фаворита и грозу молоденьких актрис — в далекие, былые годы; но вдруг надламывался, обмякал, и от ледяного, сатанинского высокомерия одним шагом вступал в полутьму комнаты, навстречу свечному духу и печальному напоминанию. Галка отдавала Зотову последнюю пятерку, провожала его до двери, и с утра — до самой зарплаты — садилась на макаронную диету.
Неизвестно чего ждала Галка. Ждала телеграммы: „Скучаю. Хочу видеть,./* Ждала звонка: „Я приехал...“ Ждала каких-то ясностей, или изменений, или Бог знает чего. Особенно худо становилось по вечерам, когда не занята была в спектакле. Пробовала бродить по городу, шла в парк. Но и на людях было плохо, и плохо — среди пейзажей,, а больше всего давило общежитие, тихий вечерний коридор, тишина под окнами, у магазина. Давила эта тишина и эта неизвестность: запомнил ли? Вспоминает ли? Увидимся ли?..
Много сил уходило на ожидание, на тоску, на любовь. Оттого и радовалась приходу даже Зотова. Оттого и жалела себя. Потом как бы одумывалась и ругала: дурочка, жалеть не о чем, ведь на любовь уходят силы! На любовь!
Она уже думала о любви! Хотя только и было, что чаепитие, тюльпаны да прогулка по городу...
Чтобы отвлечься, хваталась то за одно, то за другое. Вдруг испекла пирог... вдруг устроила генеральную уборку...
— Э, да вы женщиной становитесь, Галочка... — говорил Зотов, поедая пирог в чисто вылизанной ее комнате.
А то все замирало в ней, она впадала в неподвижность. Все застывало, как воск, внутри — бесцветно и ненадежно было внутри...
Вдруг Космачев появился опять. И стал ездить.
По мере того, как теплел, зеленел город день ото дня, учащались и визиты Космачева. Теперь он не ночевал у Зотова, а останавливался в гостинице и сразу же по телефону разыскивал Галку. Дежурная стучала в ее дверь и говорила:
— Галочка, вас приятный мужской голос...
И Галка знала, что это — Космачев.
Она уже была увлечена им. Правда, ее смущали — чисто теоретически — его частые наезды.
— Вы что — безработный? — спрашивала она, хотя знала, что он преподает в своем городе К., в металлургическом институте какую-то сложную техническую науку.
Сама-то Галка в эти весенние дни была занята по горло: в связи с посевной кампанией участились выезды театра в села — с шефскими спектаклями. Конечно, ездили туда не звезды сцены с высокими холодными голосами и жаркими возможностями. В тесную „Кубань", вперемешку с декорациями и костюмами, набивалась театральная незнаменитая молодежь.
Именно в силу своей загруженности Галка спрашивала у Космачева:
— Вы что — безработный?
А вовсе не потому, что хотела выпытать что-то о его жизни в городе К.
— Представьте себе — почти безработный, — смеялся Космачев в свою полуседую бороду. — Я вычитал все свои часы и теперь свободен до осени.
Практически же Галка очень радовалась его приездам. Но боялась влюбиться в него. И влюблялась. И влюбилась.
Главреж сразу заметил это, потому что ее природные данные изменили свою природу: стал нервным, почти крикливым голос, всего лишь приятное лицо ее казалось очаровательным и очарованным, а умение естественно держаться в любой обстановке сменилось полным невладением собой. Однажды она даже разрыдалась, некстати, на репетиции, сама не зная отчего. Да, ей надо было сказать обычную фразу из обычной маленькой роли:
— Ах, Боже мой, какая вы счастливая, душечка!..
Но она успела сказать только:
— Ах, Боже мой... — побледнела и зарыдала.
На репетициях, в актерской среде — эмоциональной, неуравновешенной — всякое случается. Никто особенно и внимания не обратил на эту некоторую истерику Галки — мало ли что, так пошла роль! — а главрежу это даже понравилось.
— У вас, Галочка, появилось что-то новенькое, — подбадривающе сказал он и щелкнул пальцами при слове „новенькое". — Надо нам с вами будет подумать о следующем сезоне... надо вас занять... У меня уже есть кое-какие планы... Сразу после гастролей... я возьмусь за вас... — и положил руку на Галкино плечо.
Уже наступало лето, театр готовился к гастролям. Все можно было отложить на следующий сезон, до осени, все — только не любовь. Любовь разгоралась вслед за летом.