— Думал, никогда уже не смогу писать... все так угасло, ушло... Ты вдохнула в меня новое чувство жизни, — высоко признавался он Галке.
Галка немножко гордилась собой: вот она какая сильная, настоящая, умеет вдохнуть в любимого стихи!
Их „хорошо" вместе было постоянным, или почти постоянным. Обычно они встречались в театре — каждый раз после недолгой разлуки, которая все равно томила Галку! Он заходил в театр запросто, через служебный вход, будучи здесь своим человеком! И в общежитии его не задерживали на вахте. Потом они гуляли по городу, ужинали где-нибудь в ресторане или кафе — ужинали скромно, без излишеств: Галка, испытывая вечное безденежье, не любила толкать на траты и других.
Чаще всего они ужинали в ресторане гостиницы, где Космачев останавливался, перестав ночевать у Зотова. В этом ресторане позже, чем в других, начинал греметь оркестр, и значит, они могли дольше говорить и слышать друг друга. Но иногда им тоже хотелось музыки — самой дурацкой, неистовой — всего этого грохота и дешевых слов:
Под такую музыку они танцевали — когда им этого хотелось. Галке и нравилось, что Космачев пляшет по-современному, — пожилой, бородатый интеллигент с седыми кудрями на висках не уступал в своем безумии молоденьким патлатым парням; но и жаль было, что они не танцевали с ним по-старинному, прижавшись друг к другу, летя по залу в едином прекрасном порыве...
Впрочем, в этих современных плясках была своя пьянящая, дразнящая близость: в те мгновенья, когда в тесной толпе танцующих они сближались, сталкивались, касались друг друга и уже не могли оторваться, он прижимал ее к себе и целовал, пользуясь полутьмой и толчеей вокруг, а она, боясь совершить что-то непозволительно лишнее, только гладила его затылок и припадала к плечу — растворяясь в своем любимом и преодолевая себя...
Но последнее время их „хорошо вместе" стало немножко разрушаться — в те минуты, когда она заходила к нему в номер.
Галка уже давно желала Космачева, в номере это желание разрасталось, вспыхивая, становилось особенно мучительным. Но как ни был Космачев нежен, а порой даже яростен в поцелуях и объятиях, ее желание не осуществлялось.
Она не знала, почему так случалось, не улавливала каких-то переломов, нюансов в его поведении, вся охваченная страстью до полузабытья. Но когда он шел провожать ее, измученную и опустошенную, на людях ей становилось легче; она тут же прощала ему и себе эту муку и пустоту, с прежней нежностью держась за его локоть. И их „хорошо вместе" восстанавливалось.
Последний предгастрольный спектакль в театре решили отметить небольшим сабантуем — прямо в театральном буфете, хоть это было и не совсем по правилам еще не искорененного „трезвого" времени. Видно, мысль о прощальном ужине подал народу Зотов — у него иногда возникали популистские идеи и, как правило, осуществлялись. И на этот раз его поддержали, упросили буфетчицу задержаться, сварить кофе и соорудить кое-что покрепче. Когда участники спектакля после прощальных аплодисментов поднялись в буфет, там оказалось все в лучшем виде: коньячок и водочка, бутербродики и гудящая кофеварка, расточавшая в мир желанный запах и неизвестно какие обещания. Кофе всегда что-то обещает...
Кончался июнь, за окнами висели сиреневые сумерки, подкрашенные городскими огнями. Расходиться не хотелось. Галка тоже была довольна этим мероприятием: Зотов затащил сюда Космачева, и у них был самый шумный столик. Космачев щедро раздавал комплименты, даже главреж подался чокнуться с ним и обменяться любезностями. Это потом, наутро, и через день, а особенно после выхода в свет рецензий, у актеров возникает взаимная зависть, неистребимая злоба, почти ненависть — дележ славы и неудач. А сразу после спектакля они все — родные люди, обожают друг друга, радуются каждой похвале, к кому бы она ни относилась!
Галка старалась не думать о завтрашнем дне, о том, что нужно собирать чемодан, расставаться с Космачевым. Два месяца — гастроли, потом — отпуск, а у Космачева к тому времени начнутся лекции в институте, и когда он еще отчитает все свои часы и сможет вырваться в гости! Космачев же ни о чем таком, конечно, не думал, он был в ударе, любил всех, и все любили его.
И вдруг, в разгар этого прекрасного вечера, он шепнул Галке:
— Попробуем сбежать?..
Ей было и жаль, и радостно уходить. Они сделали это незаметно, и сначала улизнула она: забежала к себе в уборную, заглянула в сумочку — косметичка с собой, пакетик с бельишком на месте (трусики, салфетки, полотенце — за это она считала себя прирожденной шлюхой, чем немножко гордилась, но все-таки и побаивалась за себя!). Все при ней — значит, утром она будет в полном порядке.