А тетки все шептались, обсуждая мужичонку — мужичка-простачка, как определила его амплуа Галка.
„Чего это они — так его? — удивилась Галка. — В историю он какую вляпался, что ли?“
Потом она заметила, что с ним здороваются проходящие туда-сюда пассажиры — не все, но многие. Галка очень редко ездила электричкой, и ей казалось, что уж где-где, но здесь невозможно встретить кого-то знакомого. Однако эта старая электричка была, видно, особенная. „Как заколдованная", — почему-то решила о ней Галка, может, потому, что сама сидела сейчас как в тумане, все время невольно вспоминая прошедшую ужасную ночь, тоже словно заколдованную злым колдуном, невообразимую еще вчера и неизжитую еще сегодня.
За окном тянулись заводские корпуса, одна за другой в ряд — доменные печи, какие-то черные, задымленные строения самых необычных форм и размеров. Уже несколько остановок сделала электричка, а завод все тянулся. „Резиновый он, что ли? И эта дура — электричка называется! Тащится, как трамвай, — снова с раздражением подумала Галка. — Скорее бы из этого города, скорее бы домой... Плюхнуться носом в подушку, сразу уснуть... Проснусь уже совсем другим человеком. Начну собирать чемодан, отвлекусь. Скорее вся эта дуристика выветрится. Умоюсь. Да, вся-вся умоюсь...“
Тут ей сразу же вспомнилась огромная ванная комната в квартире Космачева — затхлая и холодная из-за старых темно-синих панелей, вспомнилось быстрое умывание в ней под шепот двух голосов за стеной, — что-то было еще и сейчас не смыто, не стерто, что-то липло, томило ее, что-то старое, неопрятное, нехорошее, чему она не давала названия, стараясь избавиться, отрешиться — спастись. Галка даже потянулась для этого (исключительно, чтобы забыться) к мужичку-простачку — единственному своему ближнему соседу: начать какой-нибудь нейтральный разговор. Например, спросить о громадных металлических конусах за окном: что в них, зачем они, почему их вершины усечены, а бока будто сшиты огромными стежками поверху? И вообще, что-то они напоминают, эти конусы — не то детскую игрушку, не то уроки геометрии в школе...
И едва Галка решила спросить у пассажира, зачем эти предметы на заводе, едва оторвалась от окна и посмотрела на будущего возможного собеседника, как... Да, он как будто ждал, когда она оторвется от окна и обратит свой сонный взор на него, потому что сразу встрепенулся и спросил:
— Нравится? — кивая на индустрию за окном.
— Очень! — резко ответила Галка. — Особенно дымы...
— И не говорите! Воспеты всеми заводскими поэтами... — насмешливо сказал мужичок, повернувшись к Галке окончательно и рассматривая маленькими цепкими глазками ее лицо.
„Черт с ним, пусть смотрит", — подумала Галка, представляя свое невыспавшееся, ненакрашенное лицо, мрачное и сонное.
Но тут мужичка окликнул проходивший парень; они поговорили о каком-то собрании и еще о чем-то деловом, при этом парень называл мужичка хоть и свойски, но уважительно: „Васильич", а сам косился на Галку — кажется, специально затягивал разговор.
Почему-то после ухода парня Галке стало легче вообще и от соседства Васильича — в частности. Наверное, этот быстрый мужской разговор напомнил ей, что-у людей есть дела — нечто другое, не связанное с нею, с прошедшей ночью и с ее теперешней отвратностью. Но Васильич сам и напомнил ей о том, что она так хотела отринуть.
— Че, очень скверно? — спросил он достаточно сочувственно, едва парень отошел.
Галка оторопело посмотрела на Васильича, но потом вспомнила о своей невыспавшейся, ненакрашенной физиономий и ужаснулась: „Ну и видок у меня,- значит! “
— Да нет, ничего, — сказала она рассеянно-бодро. — Жить можно...
— Ну молодец, если так... — похвалил Васильич, и глаза его повеселели. — Я думал, будет совсем скверно...
— Что скверно? Вы о чем?
Галка покраснела. Может, голова ее стала прозрачной, и этому Васильичу обнаружились враз все ее страдальческие воспоминания?
— Я вас вчера видел, — пояснил Васильич, очень просто, без всякого нажима. — Мы ехали вчера... тоже в одном вагоне... как сейчас...
— А-а-а...
Галка покраснела еще больше, ужасно покраснела, представив, что всю дорогу целовалась с Космачевым - в полутемной электричке, не обращая внимания на людей вокруг, вообще никого и ничего не замечая и испытывая счастье уже только от этого, — да, она была счастлива еще вчера вечером, и потом, когда ей в лицо светил фонарь, — ей так хотелось быть счастливой... так хотелось! А фонарь это был или луна — она так и не разобралась, что там светило в лицо сквозь штору... и все стало ужасно... ужасно...