— Так вы защитник интересов трудящихся?.. — Галка вдруг уверилась, что нечто подобное и ожидала услышать от Васильича еще в вагоне, нечто такое и можно было ожидать от него — и всем людям, да и ей, случайной, тоже.
— Вы не представляете даже, как народ живет!.. Будто на другой планете — и все о ней забыли. Трепыхаетесь, ковыряетесь — и ладно... Только по телевизору и видим что... да и глядеть уже не хочется... Вот немного и шуруем... и начальство, и торговлю там...
— Видно, все-таки не немножко... вон прямо любимец публики!..
— Это люди такие... Я ж говорю: им на копейку добро сделаешь... Как этого начальство не поймет?.. Хоть бы что-то сами, по своей инициативе сделали бы... Им бы цены не. было... А то сидят в своих кабинетах и беспокоятся, что авторитет падает... А как и не падать?
— .. .теперь отблеск вашей славы коснулся и меня...
— Поди переживем, а? Славу?
— Вам виднее...
— Да тут такое дело... — сказал Васильич с запинкой и совсем вроде смутился. — Давняя история... Жена у меня сбежала... стыдно говорить... С санатория приехала, дочку забрала, вещи упаковала и уехала. Полковника себе нашла. Перебралась в Москву.
— Значит, вы... опозорены... обесчещенный... — театрально сказала Галка, смущаясь его откровенностью и даже теряя свою всегдашнюю естественность, так вдруг жалко стало ей Васильича.
Он должен был пройти мимо этой театральности, или иронии, или тайного ее сочувствия, да и что ему было до тонких, безжизненных переливов — слишком другим был наполнен, наверное... А он переспросил:
— Опозоренный?.. — помолчал и пояснил не очень красноречиво, но, как и раньше, чистосердечно: — Я тоже так думал. А люди, оказывается, сочувствовали... Кстати, и жене тоже... Наташе... От такой жизни чего не сбежать? В Москву!
— У нее была с вами такая жизнь? — ошарашенно спросила Галка.
— Здесь у всех такая. Другой и не видели. В магазинах пусто, воды в дом не наносишься, угля не допросишься, на работу — за семь верст киселя хлебать... Я это по-настоящему потом осознал. Сначала злился — мол, чего ей надо было, все так живут! Ну, а она уже так не захотела больше жить. Или не смогла.
— Значит, вы ее оправдываете?
— Не то чтобы. Скорее — понимаю. По дочке соскучился, конечно. Сначала, однако, пить стал, как водится. Потом одумался. Начал дело искать — чтоб отвлечься. Перестроил дом, нет, чтобы раньше это сделать — когда Наташа дома была. Газ провел, даже ванну установил и все прочее... Дурак был, не думал, чтобы раньше... Да я тут не один такой... У моего дружка, тоже Николаем зовут, жена вообще с чехом уехала, в Чехословакию. А двух пацанов здесь оставила. Чуть раньше моей. Он теперь мать-одиночка. Вот мы с ним и пили вместе — от позора. Как-то сидим, закладываем, он и говорит: „А чего это наши бабы в бега кинулись?" А до меня и дошло — от такой вот жизни... которую мы, мужики, им утворили, обеспечили. В пьяную башку иногда трезвые мысли, знаете, приходят. Только поздновато. В общем, стал выкарабкиваться. С Николаем хуже, его мать пилит да пилит. Из-за пацанов. Мне проще как бы — одному-то... А тут подоспели события... зашевелилось вокруг... началась жизнь... теперь и дома почти не бываю... Стоит дом... пустой... пустехонький...
Через маленькие светлые сени они прошли в большую комнату с плитой в углу — это было почти единственное, что Галка успела заметить, запомнить, потому что Васильич сказал:
— Ну, вот так — видите? — повернулся к ней и вдруг притянул к себе.
Он был не очень высоким, его глаза на белом расплывшемся лице оказались так близко и прямо от Галкиного лица, что затмили ей все, и она не стала, да и не могла уже, рассматривать что-то в этой комнате; ощутила теплые губы на своих щеках, потом они добрались до ее губ, и она закрыла глаза.
Тут она почувствовала — Боже, откуда только берутся силы, после всего-то! — но почувствовала так явственно и даже приятно: она танцует. Наверное, просто от бессонной ночи у нее закружилась голова. Но танец как будто продолжался — Галка даже слышала музыку, это, без сомнения, был вальс, один из тех прекрасных, старинных вальсов, которые радуют нас в фильмах про былые времена... Мало того— о фантазия невыспавшейся головы! — Галка даже увидела как будто себя — танцующую этот славный, светлый вальс: белое платье, веер висит на руке, легкость, красота... Горничные, которых играла обычно Галка, никогда не кружились с кавалерами в танце... Такие вальсы танцуют на сцене только звезды-героини... Горничные стоят у самого задника — в белых передничках, в наколках на завитых кудрях... А сейчас — сейчас... Вальс ее мог длиться долго, вот только сквозь кружение она не различала своего партнера — было что-то в нем туманное, никак не давалось на разгляд...