Вода в ведре вскипела на газе быстро. Галка развела ее в большом тазу, стоявшем в ванной, хорошенько вымылась, потом окатилась холодной водой, бодро выскочила на коврик, потянулась к полотенцу. Полотенце было свежее, только что повешенное. Но все равно оно как будто пахло тем же металлическим запахом, что и подушка, и волосы Васильича. Рядом с полотенцем висел старенький махровый халат, с обтрепанными рукавами, треснувшей проймой. Эта дыра на халате — кажется, единственный непорядок во всем доме, — почему-то окончательно растрогала Галку. Она вытиралась полотенцем со всех боков, а сама все смотрела на халат: ей чудилось, что стоит у стены Васильич и смотрит на нее — голую, вымытую, розовую от холодной воды и растирания; ей приятно, что он тут, рядом, что смотрит на нее — ведь он ее такой еще не видел: голой, чистой, красивой. Она не захотела надевать белье, в котором была там, в той квартире, поставила опять греть воду, чтобы все с себя постирать, и ходила нагишом по кухне, а Васильич все стоял у стены, смотрел на нее.
Потом Галка не выдержала, надела этот халат — как был, с дырой на рукаве, больше и надеть-то было нечего; видение Васильича у стены исчезло, зато она ощутила на своем теле будто бы его прикосновения, так хорошо ей стало в этом поношенном халате, так сладко он охватил ее всю теплом.
Быстро постирав одежду с себя, даже нарядное платье, она понесла ее во двор — из окна кухни видна была веревка для белья, которая тянулась через огород, вдоль дорожки, выложенной кирпичом. Стоя на горячих кирпичах, Галка вешала одно за другим: полотенце, комбинацию — любимую свою, сиреневую, в которой сама себе казалась загадочной и туманной как королева...
— Послушайте, вы... — вдруг раздался за спиной женский голос.
Галка вздрогнула от неожиданности, оглянулась: за забором, положив локти на острый штакетник и навалившись на него, стояла молодая женщина и, пораженная, разглядывала Галку.
— Вы кто? — не очень дружелюбно, почти растерянно спрашивала женщина дальше. — Что вы здесь делаете?
Галка тоже растерялась, ответила убого, косноязычно:
— Ничего, ничего... Васильич знает...
Она еще больше растерялась и расстроилась от того, что забыла вдруг его имя, а хотела назвать в этот миг именно так — официально, по имени и отчеству.
— Васильич знает... — повторила она и добавила тем же дурацким, оторопелым тоном: — Он на заседание ушел. Скоро уже вернется.
Она приколола последнюю прищепку и торопливо зашагала к дому, ощущая напряженный взгляд молодой женщины.
В пустом доме легла на диван и загрустила. Симпатичная молодая женщина очень уж напряженно рассматривала Галку — в том не было сомнения: от такого взгляда становится тяжело на душе. Вдруг неожиданно все связалось: исключительный порядок в доме, стопка белоснежных вафельных полотенец, посудное полотенце на крючке в кухне — нет, это не прачечная... Чтобы все было такое белое — это ж сколько надо возиться!.. Он, поди, не очень чистый с завода приезжает...
И все это связалось с той женщиной за забором, с ее растерянным, даже расстроенным взглядом...
Галке опять сильно захотелось домой, в общагу — жить без всяких приключений, собирать чемодан к завтрашнему отъезду. Нечего ей тут вылеживаться, людям здесь и без нее хорошо, есть что делать... Да, решила Галка, надо написать ответную записку, тоже не особенно теплую, как и записка самого Васильича... Теперь-то Галка понимала, почему он не написал даже „целую". Она напишет ему тоже без „целую", просто поблагодарит за гостеприимство, корректно, без лишних слов, — он прочитает, все поймет... Надо уходить, пока его самого-то нет. Да, можно еще в записке пригласить его осенью в театр, — дескать, вернемся из гастролей, милости прошу в гости, если случится бывать у нас в центре... и так далее. Все — как положено между приличными людьми...
Но тут как раз сообразила она, что белье висит мокрое на веревке во дворе, и стала искать утюг — утюгом можно высушить что угодно, даже ее нарядное платье, правда, при этом оно несколько потеряет свою форму... Но утюг не попадался на глаза — возможно, его не было вообще в этом доме, возможно, женщина гладила белье Васильича у себя, за забором, а сюда приносила уже в готовом виде — в идеальном виде... Сложенное стопкой в шкафу белье — стоженное несомненно женской любящей рукой, — демонстрировало хозяйские задатки молодой женщины. Вот тебе и „стоит дом пустой... пустехонький"!