Моя стипендия — 150 рублей. Но на базаре можно было продать приобретенные по карточкам папиросы „Этери" — рубль штука, и за тридцатку купить кусок жмыха. На Оренбургском базаре продавали разный жмых. Каменно твердый кусок со спичечный коробок можно было жевать полчаса. Естественно, ежели ты при зубах. Самый лучший жмых — соевый, темно-коричневый. Он попадался редко. Самый худший — хлопковый, он желтый, спрессован с ватой. От него зеленая рвота. Вполне съедобен подсолнечный жмых, если не обращать внимания на шкурки от семечек, от которых кровоточат десны.
Обычно мы околачивались в хлебном ряду, где можно было увидеть как богатые едят пирожное из черного хлеба, пропитанного темно-коричневой свекловичной патокой. Я попробовал один раз, потрясающе вкусно, но дорого, кусочек на один укус 50 рублей.
У высокого зеленого забора, которым была огорожена территория базара, на прибазарной площади топталась барахолка, а у самого забора сидели и торговали меховыми шапками инвалиды, кто без руки, кто без ноги. Но люди аккуратные, в чистых гимнастерках — это я помню. Где они доставали шапки — не знаю, хотя среди инвалидов был и мой дядька по матери, дважды контуженный, весь в орденах старший лейтенант. Заработанные в бою ордена люди тогда не стеснялись носить. Это сейчас поди разбери, кто за бой, кто за дожитие орден носит. А мой дядька умер в 47 году от черной эпилепсии, которая была следствием контузии. Один раз я видел, как дядьку, бьющегося в судорогах, с трудом держали четверо здоровых мужиков, и когда я вспоминаю его черное лицо и глаза мученика, что-то давит мне на виски.
Инвалиды звали друг друга словом „калека". Наверное, сначала было „коллега", вроде как товарищ по занятию, а потом выродилось в это невозможное „калека".
Сейчас афганцы не торгуют. В Екатеринбурге у вокзала они сидят на своих тележечках внутри и возле подземного перехода, и наша милиция их не трогает. Я не знаю, какими словами афганцы называют друг друга, между нами нет контакта. Я другого и, слава Богу, уходящего поколения молчаливых соглашателей, покорно отдавших своих детей на казнь и муки ради преступных амбиций кучки престарелых негодяев из Политбюро. Мальчик в гимнастерке и без ног во имя интернационального долга! Люди подают, пряча глаза. Потому, что им стыдно. Мне тоже стыдно, я виноват, я молчал. По мне все интернациональные долги, вместе взятые, не стоят одного мизинца его оторванной ноги...
Мы жили, да и живем во власти мифов. Один из множества гласит, что каждый народ имеет то правительство, которого заслуживает. Вранье, вдвойне гнусное от того, что его охотно поддерживают те, кто находится у власти. Утверждаю: каждый народ заслуживает хорошего правительства. О людях пекущегося, а не о собственных благах. Да где его взять, такое правительство? Баррикада не способ. Баррикада приводит к замене одного руководящего мерзавца другим, и нет в истории иного примера.
.. .А тогда на Оренбургском базаре полвека назад я видел вот что. Видел, как один из инвалидов, парень не старше 25 лет, встал с земли, звеня медалями пнул начищенным сапогом свой товар, вытащил большой никелированный пистолет и приставил к виску. Выстрелить он не успел. С каким-то странным визгом, люди так не кричат, на него навалились инвалиды. Потом куча распалась. Инвалиды, подвывая, расползались по местам, а парень сидел в пыли, раскачивался и все повторял:
— Братки, чего уж там... Чего уж там...
А был он ухожен и с виду сыт, и мы, пацаны, думали, ну чего ему надо? Продаст шапку, купит хлеба...
Случались на базаре драки. На них особого внимания не обращали. Ну, бьют кого-то, видать, заслужил. До смерти при мне никого не забивали. И ногами тогда упавшего бить было не принято.
Продавали мы как-то белую ткань, говорили, что парашютная. Где достали — не помню. Петька Сычев, самый рослый из нашей компании, орал по-дурному:
— А ну, кому кальсонный материал перкаль! Бобровая струя вся продана! Роялей тоже нету, но есть кальсонный материал перкаль!