Жаль, сейчас нет обжорных рядов — под навесом прилавок для еды стоя, приветливые тетки накладывают по полной тарелке густого супа или тушеной картошки. Настоящая еда. А сейчас люди, кто есть хочет, вынуждены покупать сомнительные пирожки и бурду, именуемую кофе.
Летом 44 шли мы втроем по взорванной немцами и еще не восстановленной главной улице Николаева. Полдень, а ели мы вчера вечером мамалыгу — кукурузную' кашу, которую сами сварили в общежитии. И снова есть хочется. Идем, подбираем окурки и складываем в самодельные алюминиевые портсигары. Курили мы все. Побросали уже ближе к старости.
На улице народу не много, а тут из коммерческого магазина, в котором по недоступным для нас ценам продавали то, что нам и не снилось в голодных снах, нарядная тетка вышла. Хлеб и еще какую-то еду в сумке несет. Мы засмотрелись, просто так, потому что — хлеб.
И тут у нее откуда-то выпала связка хлебных карточек на декаду, на десять дней. Пачечка, не знаю, сколько там штук было. Я подбежал, поднял, закричал:
— Тетя, вы карточки обронили!
Она забрала их, что-то сказав, не помню что. Упитанная сытая женщина в серьгахи и кольцах. Конечно, не тогда начался этот разрушительный для нравственности процесс, при котором тот, кто распределяет, стал жить лучше того, кто производит. Но золотые украшения стали отличать торговых работников именно в войну... Сейчас я потерял его из вида, а в 80 году встречал — директора торга, на пальцах четыре золотых перстня. Член бюро горкома. На лице написано: у вас, граждане, украл и не боюсь суда людского. Завидуйте!
Отдал я карточки и до Сих пор казню себя за тот кретинский поступок, хотя полвека прошло. Ибо уверен, нуждалась эта торговая мадам в карточках гораздо меньше, чем мы, трое голодных ребят.
Это был редчайший случай, когда Господь в благости своей сделал попытку перераспределить социальные блага в пользу бедняков. Ничего у него не вышло, ибо я в неосознанной гордыне пренебрег волей Божьей. Единственное мне оправдание — глупость.
А когда тетка удалилась, мой добрый друг Илья, сирота и оптимист, который делил свою пайку со мной и не помнил зла, сказал:
— За такие дела морду бить надо!
— Я нечаянно, ребята. Я не хотел...
А Володя Кочнев сильно обматерил меня. И тоже был прав.
Может стожиться впечатление, что я недолюбливаю торговых работников. Нет, конечно, и среди них есть честные люди. Я, например, в 1982 году встретил такого. Он был барменом на туристском теплоходе „Одесса", том самом, что возил Галину Брежневу туда и обратно. Он наливал коньяк с пипеточной точностью. Заинтригованные, мы деликатно поинтересовались у стюарда: с чего бы это человек так себя изнуряет?
— У бармена заработок — вам и не снился. Да и шмотки в каждом порту покупает. А при первой жалобе на недолив сразу с корабля списывают.
В Николаеве мы восстанавливали железную дорогу. Немцы, отступая, каждый рельс разрывали толом на пятиметровые куски, а каждую шпалу на четыре части. Для этого применялась специальная техника — крюк, буксируемый двумя паровозами. Крюком зацепляли шпалы между рельсами и, при движении, ломали их. Ну, а мы разбирали завалы, сортировали рельсы и занимались на станции прочей работой.
И помню там молчаливых, как тени, изможденных мужчин в зеленой немецкой суконной форме. Почти все в темных очках и словно с перебитым}! ногами. Они группами по четыре-пять человек состояли при молодой хорошо одетой женщине лет так двадцати или чуть больше, с детской коляской и киндером, ребенком, прижитым в неметчине. Они двигались из Германии куда-то вглубь страны. На вокзале мужчины молча сторожили красивые чемоданы и ребенка, пока женщина пробивала билеты на поезд.
С жителями они совсем не общались, так и держались своей страшноватой кучкой. Люди их обтекали, словно не замечая, словно вокруг них некая зона неприкосновенности. Вообще, это свойство видеть и не замечать присуще нам: сейчас мы не замечаем беженцев таджиков, живущих на подаяние по всей России. Это, видите ли, спокойнее, не замечать. А то от нашей действительности можно сойти с ума, если воспринимать ее во всей наготе и ужасе. Особенно на фоне весьма упитанных начальников, столь душевно радеющих о нашем благе с экранов телевизоров.
Может быть, не к месту пришла мысль, но пришла. Великие страны — это Швеция, Австрия, Люксембург, Франция, Финляндия. Великая — это страна, где человеку жить хорошо и удобно, независимо, на каком месте б мире она по производству цемента на душу населения.