И Сталина, видимо, поняла — это конец. Хоть они еще спали ночь-другую вместе, но, когда вернулись в Москву, расставание в аэропорту получилось спокойным и холодным.
— Пока...
Для Ивана наступило время поиска новых сюжетов, новой техники письма. Мария не могла нарадоваться — Иван работал. Старшая дочь села читать „Историю Государства Российского" Н.М.Карамзина — Иван купил на барахолке старинное издание. Младшая дочь училась играть на пианино. В дом пришел мир. Ивана Москва не забыла, пригласили в „демократический" Берлин (он не поехал), пригласили в Монголию (не поехал), а на Остров Свободы полетел... И вот однажды, под Гаваной, на берегу неправдоподобно синего и горячего моря, в ресторанчике, под белыми зонтиками он увидел Сталину. Она ничуть не изменилась, сидела за столиком с рыжим бородачом, похожим на маленького Хемингуэя, они пили, глядя в глаза друг другу, и целовались. Ивана передернуло — и здесь, за тысячи километров от Родины, те же лица!.. Художника этого он также знал — из Харькова или Киева... Иван хотел отвернуться, но зоркая Сталина его увидела и, этак мило зевнув, махнула коротенькой ручкой с перламутровыми ноготками, острыми, как школьные перья:
— А вот еще... из СССР. Вас, кажется, Владимир зовут? Или Иван? Знакомьтесь. — Она повела ласковыми глазами в сторону бородача. — Оскар. Пока еще не Оскар. Н-но...
Мужчины пожали друг другу руки, и Шубин заспешил прочь...
Больше Сталину он не встречал. Сменились генеральные и прочие секретари, развалилась партийная машина. Грянули новые времена с танками и переворотами...
И по мере того, как менялась страна и рушились многолетние химеры, Иван возвращался к реалистическому письму. И не потому, что нынче бояться стало нечего, а потому, что время игр, зашифрованных кукишей в кармане кончилось...
Однако вся беда была в том, что теперь и в Россию пришла мода: абстракционизм в чистом виде, в лучшем случае — поп-арт: багеты из колючей проволоки... окурки вместо глаз... На стенах выставочных залов засверкали страшные челюсти в цветочных венках, треугольники и линии, напоминающие извивы тела... И картины именно такие — ни о чем — покупали нынешние богачи, поглядывая на иностранцев, которых, наконец, пустили в город Ивана... Продать за доллары чушь собачью Иван тоже мог. Оставшись совсем без денег, за ночь произвел на холсте портрет потасканной, но еще не потерявшей тень былой красоты женщины. Название: „Дактилоскопия мечты“. Суть в том, что художник работал пальцами, оставляя оттиски — красные, черные, желтые... кончиков своих пальцев... Некий американец ошалел, увидев сие творение, а узнав, что автор — тот самый Шубин, заплатил девятьсот долларов — по нынешним временам деньги огромные... Но все время заниматься подобными поделками было стыдно, хотя многие местные художники, особенно вчерашние партийные лауреаты, принялись кто во что горазд малевать фантастику. А вот реалистические холсты Шубина никто не брал. Иностранцы не верили, что это — тот самый Шубин, а наши говорили: „Зачем нам твоя правда? Мы ее и так знаем!.."
Но вот недавно к Ивану в мастерскую (ему дали-таки мастерскую, в дальнем районе, под трубой алюминиевого завода — от фтора стекла трескаются и осыпаются, как гнилые соты...) забрел полупьяный московский журналист, когда-то писавший о бульдозерной выставке, Алик Мазаев. Увидев гневные и почти примитивные картины Ивана, он опешил:
— Милый!., да ты — титан!.. — Он выражался только такими высокопарными словами. — Микельанджело!.. Как выписаны эти лица!.. Рембрандт и Сальвадор Дали!.. Ван-Гог и Репин!.. — Он считал, что он разбирается в живописи. — Как ты все это соединил?! Офонареть!.. Немедленно в Москву! Там мы найдем умных американцев... Тебе надо с выставкой на Запад, слышишь? Ты станешь миллионером!..
Иван мыл кисти и даже не оглядывался на гостя.
— Успокойся... Туда ехать — нужны спонсоры...
— Спонсоры, фуенсоры... Я помогу! Я найду деньги! Ты гений, — вопил, роняя очки, Алик Мазаев. Надевал их и снова бегал по мастерской, разглядывая холсты и картоны. Конечно же, этот человек ничем помочь не мог. Даже если напишет в газете... Что значит мнение его газеты, когда этих газет развелось миллион?..
И все же Иван полетел в Москву. И вот, злой, издерганный полуголодной нынешней жизнью, стоял на лестничной площадке пропахшего кошками подъезда и смотрел на очередную золотую дощечку, которая указывала: вверх. Там некая Алена, которая может помочь. Такая же, как Сталина, только из демократок. „Да что она может придумать? Государство нагревало на духовность, на искусство... Рынок. Разве что есть знакомые иностранцы? Надо было хоть шоколадку купить". Махнув рукой, сгорая от стыда и почему-то все более озлобляясь, Иван затопал по лестницам выше.