Продавщица задержала на Калистратове затравленный взгляд и с ровной приветливой улыбкой на лице простонала:
— Да пропади оно все пропадом вместе с этой работой! Так и тронуться недолго... Катя! „Мужество" не отбивай! Чем интересуетесь?
— Да я, собственно, впервые... Может, сами порекомендуете что-нибудь?
— Девушка, дайте маску „Трогательная забота"!
„Сказала бы я тебе, милый, чего твоя морда просит..." — прочел Калистратов в тоскливом взгляде.
— Вот, пожалуйста, для первого раза могу посоветовать маску „Крайняя занятость" — вещь незаменимая на работе. И еще вам, пожалуй, нужно приобрести „Интеллигентность" — за два пятнадцать. Маска модная, надежная, не то что, простите, эта самоделка у вас на лице...
— Девушка, ну сколько можно ждать?!..
— Значит, „Трогательная забота" и „Интеллигентность" в широкой продаже... — бормотал Калистратов, выбираясь из общего смертоубийства. — А у нас, стало быть, самоделка-с! Интересно девки пляшут...
Напротив народ ломился к прилавку „Секция № 2. Вывески и ярлыки". За прилавком металось юное создание и кричало с ровной приветливой улыбкой на лице:
— Ну куда прете! Русским языком вам говорят: из вывесок остались только „Счастливая семья" и „Полное единодушие", из ярлыков — только „Экстремист" и „Бессребренник" в комплекте с „Дураком"!
— А „Жертва застоя"?! — взвыли в толпе. — А „Свой в доску"?!
— Позвольте, у меня заявка от литобъединения: тридцать семь ярлыков „Гений" и три ярлыка „Графоман"!..
Впрочем, этого Калистратов уже не слышал.
Только выбрался из толпы, как придвинулась к глазам чья-то новенькая „Одухотворенность" и, дыхнув перегаром, просипела:
— Слушай, братан, как эта штука называется, которая у тебя на фейсе надета? Во вещь! Я такую давно ищу, чтоб моя гидра, как увидела — так сразу и завяла!..
Добрался до дома где-то к полуночи.
— Нагулялся? — задумчиво и с долей грусти спросила жена. И тут же сменила „Задумчивость" на „Трогательную заботу": — Ой, да на тебе лица нет!
Холодея, Калистратов медленно подошел к зеркалу...
— Так и есть — сперли! В магазине сперли!
Крик его метнулся по прихожей и увяз в шкафу с зимней одеждой.
— Ты что, набрался?! Боже, интеллигентный человек!
— За два пятнадцать! — зловеще рассмеялся Калистратов и побрел в спальню.
— Да нет, вроде не пьяный... Ну конечно, ты просто уже звезданулся на своей работе. Ничего... — по лицу жены разлилось красивое „Вдохновение". — Ничего, скоро я пойду в отпуск и тогда всерьез займусь твоим режимом!
И снова „Трогательная забота" — в профиль и анфас.
— Почем брала?! — весело спросил Калистратов.
— Коля... — испуганно заплакала жена. И стала глядеть на Калистратова просто как испуганная и плачущая жена.
— Ну-ну.. — растерялся Калистратов. — Ты это брось. Ну успокойся, ну не надо... Ну чего ты?..
Успокоил.-
Засыпал тяжело и грустно. И все-таки среди сплошного мрака, в который Калистратов периодически проваливался, было одно светлое пятнышко, крохотное неуловимое утешеньице. Топало ногами и ревело на весь магазин, на всю Вселенную:
— Не хочу-у „Детскую радость" и „Послушного ребенка"!!! Зайца хочу-у-у, волка-а-а!!!
.. .И вот тут бы я сказал:
„Милостивый государь! Я не унижусь до того, чтобы отвечать вам в подобном же тоне. С меня хватит унижения стреляться с вами".
„Дуэль?" — побледнел бы он.
„Да, милостивый государь. И сегодня же я пришлю вам своих секундантов".
„А я их в шею! — сказал бы он, овладев собой. — А впрочем, извольте, голубчик. Было бы жестоко не помочь такому легкоранимому юноше сбросить бремя жизни".
„Попробуйте, — сказал бы я. — И хорошенько постарайтесь, если хотите дожить до старости. Честь имею“. ‘
„Однако ж постараюсь, голубчик", — пробормотал бы он мне вслед, но я бы уже не услышал.
„С-славно, — сказал бы Васька Оболенский, выслушав меня. — Вызвал, значит, к-каналью — ах, славно!"
„Вася, — улыбнулся бы я, — Сидоров пулей муху бьет".
„Плевать! — сказал бы Васька. — Это смотря какая муха. Ну так, стало быть, вечером мы с Сашкой Трубецким навестим этого пар-р-рвеню, а потом заедем за тобой — и к цыганам! Это пошло, мон шер — скучать перед дуэлью".
От цыган я бы вернулся много за полночь.
„Вас ожидают, — сказали бы мне. — Дама-с“.
„Какая дама-с?“ — спросил бы я.
„Не назвались", — таинственно сказали бы мне.
В темной комнате смутно чернел бы на фоне окна хрупкий силуэт.