— Кстати, кто сказал, что непременно женщину? — резонно усомнилась прекрасная половина Кубытинска. Другая половина мысленно проиграла альтернативный вариант и сплюнула в сердцах.
День пролетел незаметно. Отмечалось некоторое падение производительности труда. Были на то свои объективные причины: тоска по конверсии, извержение вулкана на острове св. Акакия, а более всего — предвыборные маневры тибетских сепаратистов. Тем не менее, за день Кубытинск вплотную подошел к созданию глобальной теории использования обнаженной натуры в театре и кино. С точки зрения демократизации, эмансипации, феминизации, кооперации, экономики, морали, анатомии, международной разрядки, а также искусства и последствий вообще.
Историей доказано, что глобальные теории от проверки на практике только проигрывают. Кубытинск учел и это.
— Собираетесь, Иван Приамыч? — спрашивал, к примеру, театральный фанатик у своего собрата по болезни.
— Так ведь вчерашний день, Кассандр Петрович, — добродушно рокотал необъятный Иван Приамыч. — У Бенвенуто Прострацци сейчас актриса в комбинезоне — это уже предел обнаженности! А наши еще только раздеваются!
— Наследие застоя... Однако ж для Кубытинска...
— Ну-у, батенька, вы еще Укушанск помяните!
В среде умеренных театралов тоже прохладно отнеслись к чумоевским экспериментам...
— И куда это ты лыжи навострил?
— На кудыкину гору! Залезу и вернусь.
— Ну вот что, Миш, или мы вместе пойдем на тот стриптиз, или я тебе устрою такой театр — почище фильма ужасов!
— Да ты чего, Кать, стирального порошка объелась! Да не видал я голых баб!..
— Ах вида-ал!..
И затем следовал живой заинтересованный разговор о любви и искусстве.
Однако обнаружилось и искреннее внимание к театру и его творческим планам. Так, уже неделю в редакции „Кубытинской правды" лежал протест группы пенсионеров против задуманной эротической диверсии. Ожидалось и возмущенное письмо коллектива камвольного комбината. Но письмо запаздывало.
Синий вечер лег на город и накрыл дом культуры треста „Кубытьмабуть-строй". Но вспыхнули фонари на площади, и зажглись над колоннами огненные слова: „Искусст.........надлежит ...арод...“ Здание ожило, воссияло архитектурными излишествами и заговорило языком барокко времен борьбы с космополитизмом.
По чистой случайности весь Кубытинск в тот вечер гулял возле дома культуры. Массивные, с бронзовыми ручками ворота, которые когда-то по ошибке окрестили „дверями", заглатывали высший свет и культурный актив и выплевывали случайных прохожих. Без пяти семь ворота рухнули, едва не накрыв наряд милиции, мобилизованный проверять билеты. Мишу отбросило от Кати, Иван Приамыч выхватил из-под ног и спас полурастоптанного Кассандра Петровича. Наряд милиции сражался геройски и отступил только по приказу.
В гардеробе тетя Шура прикладывала пятак к челюсти администратора. Администратор с лицом защитного цвета, не размыкая век, что-то жалобно бормотал про золотую медаль, голубую мечту и пятую графу...
Что же касается самого спектакля, то он, как и следовало ожидать, не обогатил глубокие культурные традиции Кубытинска. Хотя были там и безусловно яркие образы. Например, неизгладимое впечатление произвел на публику деформированный на заднем ряду образ Ивана Приамыча, его жгучие монологи и неподдельные страдания. Запомнилась зрителям и роль Кати, которая едва ли не сидела на плечах у Ивана Приамыча и, вытягивая шею, возмущалась:
— Не дергайтесь, дедуля, не мешайте смотреть!
А на сцене шло действие. Там любили, обличали, предавали и предавались. Обнаженная натура заставляла себя ждать. „Неоправданно затянутый пролог!" — отметил в своем блокноте корреспондент „Кубытинской правды". „Возрожденное искусство интриги!" — записал его коллега из „Молодой Мабути". „Халтура", — мрачно думал Миша, обняв колонну и закостенев на ней.
В конце второго акта обида за искусство объединила милицию, безбилетников и высший свет. И не то чтобы каждый выход одетых актрис воспринимался как вызов, но слабость постановки была очевидной.
Обнаженная натура все-таки явилась. Но явилась к финалу, всего на пару минут и в дальнем углу сцены, так', что была видна только из правой половины зала. „Убогая сценография!" — яростно черкнула в блокноте „Молодая Мабуть", сидевшая на левом краю. Укусила шариковую ручку и придумала заголовок: „Много шума... и ничего!" На другом конце ряда „Кубытинская правда", не отрывая глаз от сцены, торопливо строчила про смелость решения, про неприкрытую правду жизни, но отмечала неполное раскрытие образа и плохую работу осветителей.