Серафима побледнела, так как была девушкой живой и непосредственной. А Великий Математик смотрел сквозь нее и думал о том, что жизнь прожита не зря...
Снаружи светало, а может и темнело. Великий Математик заговорил.
Формула счастья, безусловно, требует проверки. Необходимо подставить в формулу живого человека и посмотреть, что из всего этого получится. Серафима должна пожертвовать собой во имя науки, но в случае успеха (а в успехе он не сомневается!) обретет она счастье и немалое.
Серафима кивала и на все соглашалась. Быстренько подставили ее данные в формулу, сменили у „Клавдеи“ предохранители и просчитали серафимино счастье на пятьдесят лет вперед.
Для полного счастья ей было необходимо, перво-наперво, сегодня же купить джинсы „Сюрприз-фор-май-бой“ и научиться отличать Челентано от Чипполино и „Приму" от „Честерфилда". Кроме того, требовалось вынести за скобки и сократить одного студента, который с некоторых пор взялся пастись под окном у Серафимы, заставляя ее хмуриться и раздраженно пожимать плечами. И, наконец, нужно было точно сориентировать Серафиму в пространстве и времени по расчетным координатам. Иными словами, Серафима должна была через три дня в одиннадцать пятнадцать явиться к фонтану у транспортного института и задумчиво ходить там до двенадцати сорока пяти. Для пущей задумчивости пусть повторяет все, что усвоила о „Честерфилде" и Челентано.
Все было исполнено в точности. Студент, правда, немного поупирался, пришлось грозить звонком в деканат и лишением стипендии за попытку срыва уникального эксперимента. Юноша заявил Великому Математику, что плевать хотел на его угрозы, после чего быстро испарился.
Через месяц Серафима вышла замуж за красавца доцента, владельца машины „Волга" и двухкомнатного рая в центре с окнами на юг. Свадьба была вполне культурной — в духе сдержанной раскованности. Один лишь Великий Математик напился в стельку и набезобразничал: разложил какого-то крупного родственника на многочлены или что-то в этом роде...
Утром его разбудил отчаянный стук в дверь. Великий Математик сполз с дивана, пошел на звук, открыл дверь и глаза. На пороге стояла Серафима. В подвенечном платье, насквозь промокшем от залетного утреннего дождя.
— Давай пересчитаем, — сказала Серафима женским голосом и подняла на Великого Математика невыносимо зеленые глаза.
— Брось, — вздохнул Великий Математик, — ты что, „Клавдею" не знаешь? Не может быть ошибки... — И добавил тоскливо: — Ты потерпи... Сама знаешь, в науке нет легких путей.
Прошло какое-то время, может, целых десять лет. Великий Математик по-прежнему велик, что регулярно подтверждается отчетами Серафимы. Она присылает их по почте, пишет, что очень счастлива и конца этому не видно. Спрашивает, когда можно будет вернуться. Он шлет ей бодрые ответы, сулит неувядаемую славу и просит продержаться. А потом включает „Клавдею" и гоняет ее до полного и обоюдного изнеможения.
„Пятьдесят лет... — упрямо отпечатывает ревнивая „Клавдея". — ...Минимум пятьдесят лет... из условия... допустимой... погрешности эксперимента..."
И гудит торжествующе.
Или это только кажется Великому Математику.
Очень может быть.
Нас трое: я, Малыш и Старик.
Мы редко собираемся вместе. Лично я не вижу никакого смысла в наших посиделках, но Малыш и Старик не очень-то интересуются моим мнением.
У Малыша блестят глаза, и очки сползают. На третьем курсе они сползут совсем. На третьем курсе Малыш начнет делать себе внешность, снимет очки и основательно подрежет мне зрение.
— Образы! — говорит Малыш. — Метафоры!
— Сравнения! — говорит Малыш. — В сравнениях я еще слаб, но идеи прут, как минтай на нерест!
— Как хек.
— Что?
— Как хек на нерест. В твое время, Малыш, минтай еще не звучал. Ему позже присвоили почетное звание „рыба“.
Старик опять молчит. Молчит, как... Впрочем, в сравнениях я до сих пор слаб.
— Ну и хек с ним! Но прет! Представляешь, вчера за весь день написал всего два антисанта, а сегодня только до обеда два, и еще вечер впереди!
— Тяжело выходил на тему? — наобум спрашиваю я, ибо Малыш уже елозит от авторского недержания.
Старик шевельнулся. Лица не видно, ко чувствуется, что сердит. Старик сентиментален и ностальгически любит слушать, как Малыш читает „антисанты“ — свои памфлеты на сантехников.
Время замнуто накоротко. Метель утихла, и теперь за окном вяло колышется июльская настойка духоты на темноте.