А ветки у алоэ тоже с колючками, в общем, похоже получается.
Галина мама приходит домой, долго молча стоит в дверях, я и не видела раньше, какие у нее красивые серые глаза. Потом достает из кармана перламутровую бусину — мыла лестницы и нашла, и как раз четыре фантика, мы делаем из них елочные пустые конфеты, а бусину укрепляем на макушке. Бумаги остается много, мы еще клеим цепи и развешиваем по всей комнате. И уже нам кажется, что на потолке отражается цветной елочный узор, что из форточки идет свежий сухой запах снега и, смешиваясь с теплом, усиливает праздничный густо хвойный с тонким мандариновым и коричнопряничным ароматом, настоящий елочный запах.
Мы прыгаем, и орем, и пляшем, и представляем для Гали и ее мамы все представления, какие были на наших елках.
Вдруг (а мы ведь никогда не знаем, где он) заходит страшный дед, прямо в тулупе и с ружьем. И он столбенеет в дверях. Мы сбиваемся на Галиной кровати.
— Ладно, не дрейфьте (и так вдруг хитро-страшновато-ласково ухмыльнулся):
— А вы думаете, у меня и правда нет патронов. Есть. Только холостые. Сейчас я вам выпалю салют, —
и он бабахнул в потолок, на пол посыпались газетные обрывки, а дым был приятный.
Потом мы все (дед уходит дальше сторожить) едим картофельные драники, очень вкусный... а на другой день дед запил.
Был еще дом напротив нашего, через двор, за заборами, за хитрыми домишками, как в другом государстве.
Вечерами его окошки светятся, — дом почти прозрачен.
Самое любопытное — заглядывать в чужие окна. Пусть и видеть-то всего разноцветные абажуры, пестрые шторы, кусок стены или шкафа, иногда картинку, ...
но это удивительно-дивное многочислие людей, семей, различий. Пытаюсь представить каждого окна жизнь: каждая — особенна, невообразимое разнообразие. .. Невообразима же одинаковость...
Были случаи, я туда попадала.
Это, может быть, целая книга жизни за окнами домов. Возьму один только, первый случай из того дома:
...стою, глазею, вернее, слышу, —
пение, „чарующий голос поющий“,...
стараюсь разглядеть в глубине окна мерцающий (О, еще эта игра стекол) силуэт бледно-белый, все вместе — это „голос поющий" чарующий-мерцающий — игра бликов и звуков.
Не сразу замечаю в окне близко лицо женское, и рука манит меня войти. Завороженно иду к подъезду.
Меня встречает болезненная дама в седой голубой прическе, в английской блузе и длинной необычной юбке. Она улыбается, проводит меня в комнату, странную, словно сплетенную из растений... — Ты ангел, дитя?! — это выходит ко мне другая. Та, из зелени стен, в белом платье, бледные волосы нитями спускаются ниже колен, бледное очень красивое лицо как бы мгновенно вспыхивает румянцем, в глазах восторг (и, теперь я думаю, безумие, экзальтация), она тянет ко мне руки, но не чтобы прикоснуться, а словно моля или отдавая мне что-то невидимое:
— Ты ангел?
— Да, — честно вру я, хотя терпеть не могу ангелов, и сама далека, но не могу же я перечить этой даме, мне восторженно-жутковато. Она все смотрит на меня, и все тянет руки, и вся пылает, и что-то лепечет полувопрошая... Я на все говорю „да“.
— Возьми песнь мою! — она не начинает, но продолжает петь.
Конечно, это она и пела, голос, как струящаяся вода, арфа... световые разливы наполняют комнату, и растения по стенам — водоросли, в них бумажные цветы и китайские птички в неживой своей яркости — словно застывшие в свете воды рыбки, — странный призрачный аквариум с аквамариновым пением, особенно через стекло, —
когда я уже вновь оказываюсь под окном, еще чуть чувствую на плечах касание мягких рук, она .подталкивает меня, та английская, седая, шепчет:
— Ну и довольно, теперь иди, дитя, спаси тебя Бог! Ты первая, кого она захотела увидеть, с тех пор, как потеряла своих... —
Потом я часто подхожу к окнам того дома, он прозрачный на свет, но больше нет пения, и ничего нет, и я уже путаю окна, а может, и дом..., но люблю заглядывать в чужие окна, всех домов, во всех городах, всегда ищу глазами лица...
иногда вдруг промелькнут
Дамы в окнах...
как в карточных домиках безымянные странные
Удивительно! только дописала, и вдруг вспомнила (никогда не связывала): ведь из этого же дома — моя первая память!
Это там было две двери и одна стеклянная. '
За какими окнами я и сейчас реву, завернутая в горчицу?
Как неожиданно замкнулся круг.
Длительность? — секунда.
На этом можно было бы остановиться, но память детства неуемна. И то. Этот „круг“ — один из многих возможных, цепочка эпизодов, или лучше, — моментный узор из цветных стеклышек, встряхни, и рисунок — иной. Да и замкнутость случайна.