Причем все это на фоне откровенного сумасбродства пассажиров. Даже Нептун — Жизнелюб — которому весь трезвый день самозабвенно строчил я всякую рифмованную чушь, постыдно провалил мероприятие, опозорил, зарезал, двух слов, мерзавец, связать не смог, нажрался, как свинтус, в шлюпке еще, бог морей, ядри его, корона набок, борода вразнотык, ну что, говорит, мужики, вмажем да песняка, с ног летит, русалок голеньких лапает!.. Потом-то вывернулся, мол, неопытность подвела, дед морозом был, ничего, за милую вокруг елочки душу, а здесь специфика, в шлюпке солнце от воды отражается, не в пример жарче, чем на палубе той же, печет, захватил, конечно, для храбрости, не акулам же выбрасывать, кармана нет, мантия да борода, корона да трезубец, куда водку девать, вот и не рассчитал маленько, а так ничего, капитана, конечно, зря лобызать полез, зря, чего там, да и русалок — это... тоже зря — так кто ж его знал, что пекло такое, экватор, специфика... Эх, да чего теперь, такой текст пропал.
Полыхнул „Приамурье" в газете, почему-то не удивив, почему-то слабой моей душонке подумалось сразу, он и должен был сгореть, странно, как раньше еще не сгорел, да в том же приснопамятном круизе. Вряд ли бы кто из нас спасся, вряд ли, среди акул в теплой воде, среди холода в холодной, в панике, крике, давке, никакая, самая железная дисциплина команды не образумила б угарную эту толпу.
Жуть берет, как вспомнишь все это хитросплетение коридоров, развязок, переходов, узеньких крутых лестниц. За восемнадцать дней я, например, так и не сумел освоить эту систему, позорно всюду опаздывал, позорно плутал, протоптал тропинку туда и сюда, вынужден был всякий раз находить исходную точку, чтобы потом уже двигать туда и сюда. Начитавшись про „Адмирала Нахимова", очень просто вычислить пожар „Приамурья".
Самое время поймать свой взгляд, окликнуть себя в накренившейся вдруг каюте, пальцы, дрожа, завязывают тесемки спасжилета (или он без тесемок?), деньги, документы, вещи... зачем?! Неужели конец, в коридоре визг, крики, топот, неужели конец, лоб в испарине, но ведь не может такого быть, нет, нет, я не хочу!.. Тело напрягается к жизни, мозг отщелкивает варианты, спасения взывает душа, неужели конец!.. Эй, парень, окликаю себя, ну чего ты, чего... не дергайся — все... Как — все? А так, как оно есть — все. И кончай это... кончай. Есть еще время, подумай хоть о душе... Мы ж ничего так и не знаем. Молись. Молись, как сумеешь, любыми словами, только напряги свою душу, напряги и открой... хоть узнать напоследок, есть она у тебя или нет, была или нет... Или — черт с ней, с душой, теперь-то уж чего... Беги и спасай, помоги тем, кто слабее тебя, слышишь ведь, что творится, помоги любому, любому, будь с ним до конца, так трудно, так невозможно умереть по-человечески, помоги, может, хоть это зачтется еси на небеси... Дуй!
И я побежал, побежал, помчался, полез, распихивая, рыча, вопя ни о чем, сквозь чужое, от своего отраженное, рычание, метание, и вопли, и в ужасе лица, сквозь сирену, команды, плач, крики, побежал и полез, и забыл, зачем побежал, напрочь забыл, начисто, только б на палубу, только б за борт, пускай не в шлюпку, но в воду, успеть... отплыть... воронка... смерть... неужели?.. Чего ж они мечутся, твари, зверье, люди, бедные люди, господи, да за что!..
Так что же все-таки сказал капитан „Титаника" напоследок: „останьтесь британцами" или „каждый сам за себя"? „Останьтесь британцами" или „каждый сам за себя"?..
А когда на море качка и бушует ураган, приходи ко мне, морячка, я тебе огурчик дам! Такую вот без конца и начала песенку распевали мы в музыкальном салоне, сколько фантазии хватит на подарок морячке — огурчик, сухарик, конфетку, поллитру, колбаску, микстуру, лимончик... распевали, радуясь уходящей из-под ног палубе, качке, с тревогой прислушиваясь к тошноте, маясь от безбрежной вокруг черноты океана.
Под разухабистую эту песенку, под бесшабашность кафешантанного мотивчика, заглушая стоны, крики, треск переборок, топот сотен бегущих, горит, разваливается, тонет вся прошлая жизнь, вся система, казавшаяся незыблемой, где круизы, вояжи, путешествия очень и очень многим были единственной путеводной звездой, и не потому, что так уж остро тянуло мир посмотреть, но, в основном, из своего чтоб мирка хоть на пару недель да вырваться, на зубок хоть отведать гнилой этот запад, убедиться лишний раз в дремучем вранье официоза, собственное, тем самым, оправдав вранье, чтоб почувствовать особость свою рядом с теми, кто как пчелка, от гудка до гудка, от звонка до звонка, от зари до зари ради хлеба насущного, чтоб знать и сравнивать, как люди живут, себя же опять вынося за скобки...