Замполит по первости все подкатывал, мы-то с тобой люди интеллигентные, я-то, мол, тоже с верхним, в академию думаю, а браво-ребятушки, какой с них спрос, чего они в аулах своих видали, поговорить не с кем. Ну да, согласно кивал я, крепя отношения, очевидно, безусловно, вероятно, ласкал я офицерский слух неуставными оборотами. И точно, заегозил он, заговорил, запоглядывал, рука об руку, с партийностью решим вопрос, на гражданке-то не вступить, раз не пролетарий, а здесь в наших силах, лычки, отпуск, рука об руку.
Войска угрюмо следили, заделаюсь стукачом или нет. Как-то сразу и без утайки открылось, пройти плотные слои презрения возможно в единственном — по мирскому мнению — случае, если стучать. Шарахнулся я от замполита, как от прокаженного, он ко мне с разговорчиком, а я — так точно, он с семечками — никак нет, зайдите в канцелярию — так точно, газету к празднику — никак нет... Ничему не удивился он, не обиделся, тут же и доложил сурово, мы с командиром сразу поняли, что#за фрукт в подразделение прибыл, но воду мутить не позволим, похлебаешь мурцовки как положено, чтоб служба медом не казалась. Напугал. Дедов бы перемочь, а службу как-нибудь справим.
Стукачей знали, как облупленных знали, самых, .причем, таких, что не подумаешь, так согласно и давно знали, что вроде бы и смирились с незавидным их качеством, больше того, жалели, не тыча стукачеством в нос. Тем более, ребятам и впрямь, для конспирации, что ли, доставалось. Ходили и жаловались придушенно, ка-ак заорет, ка-ак вмажет, я вот так стоял, а он так, ну, думаю, убьет, ряха-то, сам знаешь, рукой закрываюсь, а он, смир-на!, а командир, пре-кратить! Так вот они рассказывали, зная, что войска все про них знают, но все равно рассказывали, смакуя детали, честно в глаза заглядывая, с глумливой над собой ухмылочкой, вроде негласный заключая союз, вроде намекая на особое свое положение, в котором даже рядовой мордобой это самое положение только подчеркивает.
Каждый считал своим долгом выслушать, без улыбки, без вопросов-допросов, слушали и кивали, покуривая. Каждый считал себя не вправе брезговать, у каждого был за плечами, пусть крохотный, но был опыт предательства — если не офицерам, значит, дедам, не дедам, так сержанту, не сержанту, так землякам, не землякам, так задушевному корешу или там папе с мамой в письме, или даже себе самому, ночью, в подушку, так или эдак, но заложил кого-нибудь, да того же стукача и заложил, который как пить дать стукач и последняя сука, но разве в этом все-таки дело. Стукачей не трогали, стукачами не обзывали, даже и не чурались, разве что сами они рьяно вдруг стукачей выявляли на предмет кровавой справедливости, выявляли, но безуспешно. Войска им их не выдавали.
Такую вот службу *—под маркой подготовки в партию — хотел всучить мне Мыскомандиром — чур меня, чур!
Начнись заваруха, судачили мужики, первая пуля его. Они все накачивали, скоро будет война, точно, газеты газетами, а война будет, причем скоро, срок называли, плюс-минус год, такой точный срок, в кабине, где боевая работа велась, плакатик висел про наиболее вероятного противника, убедительный, доложу, плакатик. Вот и дергались пацаны, смертников из себя корчили, будто завтра вся эта требуха под названием жизнь ухнет в тартарары, а раз так, то и смысла нет дожидаться этого самого завтра, можно сегодня, сейчас порешить земные дела, вот только замполита, козла вонючего, с собой забрать, да деда, что угнетал по-черному, или уж погодить, хоть баб на гражданке потрахать...
Какая там к ляду партия, не, говорили мужики, не, я не достоин, так говорили, а мне и отнекиваться не надо, со мной он не то что про партию, про отпуск положенный (ребенок родился) не стал разговаривать. Заслужить надо отпуск, только и сказал, когда я заикнулся было, службой же в его понимании являлась беспредельная к командиру любовь, а раз он Мыскомандиром, значит и ему от любви той должен кус обломиться, а коль нет — как аукнется.
Даже тетрадь на политзанятиях потребовал, на общих, говорит, основаниях, хотя сам же пел поначалу, чего, мол, народ смешить, школьный курс, ты у нас на профессора тянешь — бах — предъявите конспекты классиков, все то же, все то же, сидел и строчил все теми же огромными буквами, все те же поля по линеечке...
Тепло и дремотно в ленинской комнате, командир батареи с хорошей фамилией Иванов уважительно нам диктует, как бы в тихом изумлении, что не засекречены работы классиков, с почтением к умным словам диктует... Потише, товарищ майор, потише, не успеваем... Как тут успеть, если и говорить-то по-русски только в армии войска обучились, причем так обучились, что раму их мама не моет, а пишут и вовсе — рисуют — скучно майору Иванову.