— Во всяком случае, их уже не будут дразнить детьми босяка, — негромко ответил сапожник и, без улыбки помахав толпе, ушел в дом.
Жена его, худая и правомерно злая женщина, с ревом и руганью ринулась вслед, и люди не стали расходиться, ожидая конца невиданного спектакля, который вознамерилась показать им жизнь. Все были уверены, что он еще не закончился; а в доме в это время произошли следующие новые события, оставшиеся им неизвестными.
Сапожник, пригладив волосы, уселся за свой стол к прерванной недавними криками работе, а его жена заходила по дому, лишь из экономии не колотя дешевую посуду хозяйства, и, мучаясь от жадности или, возможно, от того же чувства экономии, продолжала комментировать странный поступок мужа, не получая, к своему недоумению, ответных комментариев по поводу ее слов и ее общей человеческой сущности. Через некоторое время она устала от необычного поведения мужа и обычного своего и, присев у печки, задумалась, разглядывая танцы огня. А еще через некоторое время поднялась и, взяв корзину для продуктов, вышла.
Увидев ожидающую толпу соседей, она сказала — не то людям, не то самой себе:
— Надо же как-то отпраздновать такое несчастье.
Услышав это, толпа не захохотала и молча и задумчиво ушла, кроме портного, который, помявшись и повздыхав, поднялся на крыльцо и постучался в дверь сапожника.
Изнутри раздался голос:
— Войдите!
Эксперимент Макинтоша
— Если я пойду вот так, — подумал Макинтош, — то кого я встречу? А вот сейчас посмотрим.
Так начался великий эксперимент Макинтоша. Он пошел прямо по улице и через десять шагов встретил сварщика Чебукреева. Конечно, в первую секунду встречи Макинтош еще не знал, что перед ним именно сварщик и именно сварщик Чебукреев, в этот момент Чебукреев был для него только прохожим мужчиной средних лет, в старой кроличьей шапке и новом синтетическом плаще и имевшем, по всей вероятности, то же государственное подданство, что и Макинтош, хотя — и это было почти очевидно — он и принадлежал к другой этнической группе. Выяснив у Чебукреева, что он — Чебукреев, сварщик, зовут Андрей, или, как поправился Чебукреев, Андрюха, имеет детей и жену, которой иногда, по врожденной подлости, изменяет, что в шестилетнем возрасте Чебукреев жил в Узбекистане, где однажды чуть не наступил на змею и испугался до ужаса; узнав, что славному умению соединять металлы его научил дядя Вова, который теперь уже умер, и его могила сейчас находится на окраине его родной деревни очень далеко отсюда, Макинтош тепло распрощался с Чебукреевым (который, кстати, тоже распрощался с ним сходным образом), и пошел дальше. Через тридцать четыре шага он догнал двух девушек, одинаково некрасивых и невысокого роста. Выяснив, что у них есть имена, фамилии, отчества, дом, подъезд, знакомые и незнакомые, симпатии и антипатии, пластинки и книги, воспоминания детства, обида на старших и вина перед младшими, Макинтош тепло распрощался и с ними (отнюдь не потому, что потерял к ним интерес, отнюдь!) и через сорок быстрых шагов оказался на перекрестке, где, свернув налево, встретился с горбатой старушкой, в руках которой была небольшая хозяйственная сумка. Представившись и узнав, как зовут старушку (она потребовала, чтобы он звал ее Мурминишной), Макинтош спросил, что у нее в сумке и куда и зачем она ее несет? Мурминишна сообщила, что в сумке у нее консервы, молоко, конфеты для внука, пенсионное удостоверение, кошелек, а на самом дне сумки имеются, очевидно, разные крошки, оставшиеся от многих предыдущих покупок. „Ей теперь уже двадцать лет“, — сказала Мурминишна, глядя на сумку. Поговорив с ним еще некоторое время, она внезапно пригласила Макинтоша в гости, непременно сейчас, потому что не каждый день можно встретить человека, который проводит такой великий эксперимент. Макинтош вежливо отказался от „сейчас“, но поклялся страшной клятвой, что после эксперимента придет обязательно и, тщательно записав адрес Мурминишны (адреса Чебукреева и тех двух девушек он помнил наизусть), двинулся в дальнейший путь, но через некоторое время остановился и зашел в магазин, где только что была Мурминишна, и купил мармеладу. Пообещав удивленной кассирше, что сейчас вернется, Макинтош помчался вслед за Мурминишной и передал ей покупку. „Для внука и для тебя, — сказал он. — И вообще для кого захочешь ‘ *. Повторно попрощавшись с Мурминишной, Макинтош вернулся в магазин. У кассирши он узнал ее имя и что она любит петь и танцевать. Что у нее был пьющий отец, а сейчас непьющий отчим. Что ее мама (свою мать кассирша называла именно „мамой“, что в разговоре с незнакомыми случается редко), что ее мама три дня назад сломала руку и теперь боится, что рука не срастется, так как она „натуральная паникерша*1. Передав привет маме и конфету — девушке, Макинтош кивнул и вышел из магазина.