Бананы, брюки, джинсы. Импорт. Ширпотреб. Куртки. Майки с оттиснутым Высоцким. Скандинавские замки на спине, фирменные наклейки, металлические бляхи на задницах, трафаретные оттиски чужеземных фраз: все перехвачено, слизано с цивилизованного города, энергично вобрано с телевизоров. Амбициозный мир четырнадцатилетних, В пестром скопище свои лидеры, кланы, золушки, элита. Взаимоотношения щадящие. Каждый знает свое место. Толковище дифференцировало отбор по доходам, по возможностям: обозначилось социальное расслоение. Роился новый мир четырнадцатилетних — подрост деревни, ее шлейф.
Ну вот и время подошло. Надя в предчувствии ритмов вся в деле. Перед ней благоговеют. Все под ее волей. Она распорядительница: вершит, упивается своей ролью. И вот она „Повелела". Дала „Добро". Саня, пощелкав выключателем, врубает маг. И клубный зал мгновенно наполняется ухающим грохотом. У Алехи опять новинка и танцы начались с песенки новой группы „Нана“ — „Бабушка Яга". Парнишоночки включились в танец. Лица отрешенные, в независимых масках. Тела в ритмической трясучке, имитируют сексуальную откровенность.
Не успели разойтись, притулиться к стенкам, на предельном звуке, даже ноги почувствовали гудящее напряжение пола, включилась запись новосибирской рок-группы. Надорванным, разбойным голосом, в нервном ожоге, здоровый мужик выкрикивал: „Не отнимай мой завтрак, паскуда"...
Мужик орал, а мальчики и девочки не врубались в смысл роковой песенки, тасовались телами, пребывая в отрешенной изоляции. Хотя все танцевали, но песня про „завтрак" и „паскуду" их не возбуждала: напрасно мужик надрывался в микрофон.
А вот самый любимый, самый... Захватывал, отпускал все пружины.
Распутин, Распутин...
И девушка поет с азартом. И голос ее в радости, беспамятстве, молодой, красивый. Непонятный. Только узнается единственно знакомый причет: Распутин, Распутин...
Заводятся ребята. Даже в перерыве, даже на веранде, девочки подрагивают ногами, будто подключен к ним ток высокого напряжения и они все под этим током в ритмическом тике. И каждая клетка, заданная ритмом, живет в нервном импульсе и не затихает у них до самого конца.
Но „Распутин" еще не пик шабаша. Заведующая клубом Надя зовет эти танцы „Дискотекой".
Пиком дискотеки считается, когда панк Алеха Безуглов выходит на круг. Он показывает танец „Брейк". Для него приберегается особая запись.
На круге панк Алеха Безуглов лунатически сосредотачивается, шепчет беззвучными губами какие-то слова и при первых звуках музыки клеточки на его руках, животе, ягодицах начинают подергиваться и он входит в раж: падает на руки, подсекает их ногами, оказывается на лопатках и, раскручивая себя ногами, перекатывается через спину и голову, ввинчивается в пол как юла, как сжатый буравчик. Для этого танца Алехе требовались сила, акробатика, балет и дурость.
— Ну лидер, лидер... — отмечал Сергей. — Средоточие мужской силы. Ну смотрят на тебя девочки. Захватил ты их на ну, на три года. До повзросления. Ну энергия... Ну талант... Джексон!.. В коже. В заклепках. Кумир... На три года. Алеха, на сколько ты такой?..
Между танцами четырнадцатилетние мальчишки на веранде обтекали Сергея. Они пренебрегали его музыкой, его баяном и, естественно, им самим. Клубный музыкант с гармошкой Сергей Корчуганов — устарел. Это —„другое поколение".