— К Зинке подпольщице. Есть у нее. Сам смотри... — сказали Кольку. — И не жмись.
Колек уехал. Мужики отправились к своим комбайнам. Комбайны зашевелились. Тронулись. .Остался стоять один Кольков. Рядков оставалось уже немного: видно по сваленным купам соломы.
Колек быстро обернулся. В старой дерматиновой сумке у него стояли десять бутылок белой., Мужикам подал знак.
Все. Комбайн Ларина первым сошел с полосы. За ним уже двигался вдоль скопненных рядов соломы комбайн Дрыги и только комбайн Ивана Панюкова удалялся на край поля по последнему рядку. Его не ждали — собирались к обжитой копне соломы.
До сумерек убрались. Слизали последнее поле.
Все съехались. От работы отдыхали на ногах — разминались. А сумку уже видели и положок, расстеленный Кольком, и хлеб на нем, и алюминиевые кружки.
Но не спешили садиться — уважали степенность. Предстояла не просто выпивка, а заработанный ритуал, требующий не суетности, а мужского уважения. Все... Главную свою работу закончили и вольны. И никакой хрен не указ. И сели вокруг положка. А на куртках, на телогрейках пыльных писать можно. Руками кружку не поднять: железо можно, стакан — трудно.
— Вот интересно как бывает, — сообщил Ларин, — у меня мотор, только последний хвостик добрал и все — захлебнулся. Как кто подсказал. Отмолотился и затарахтел вхолостую.
Колек разлил по кружкам. Разобрали.
— А ты, Сергей? Как не буду? Это ты брось. А много тебе не йадим. Эту не выпить — грех. Здесь у нас не пьянка. Это богов завет. Месяц с сидений не слезали. Что, мужики, ведь нормально поработали. И дотемна вечер даже для выпивки оставили. Ну, подняли...
Сергей не знал, с к о л ь к о ему налили, хотя кружку держал. Водка там не видна была. Алюминиевая кружка, побитая в переездах, внутри была темная, по ободку на дне обозначился светлый круг, но сколько в ней водки, не определишь — прозрачная водка. А чувствуется, что-то колышется.
Сергей поднес кружку к лицу — ударило спиртным, но не противным на осеннем холоде, медленно выпил.
Мужики на него смотрели, подали кусок мяса, подождали, пока закусит. Бережные были мужики. Не смеялись. Сергею, одинокому в деревне, давно не слышавшему слова участия, стало легко на душе, близко где-то предчувствовались слезы.
— Будто ангел по сердцу босиком прошел, — сказал Колек. — Что, Сергей, захорошело? Времени-то у нас сколько! — опомнился Колек. — А бутылок-то еще сколько! — развеселил всех.
Потом выпивали уже без церемоний: в рядовом говоре. Наливали-выпивали, закусывали. Только поосторожились: мужики, мясо надо растянуть.
Сергей уже выпивать отказался.
— Нет, так нет, — сказали. — Поняли, Серега. Только ты у нас тут не простынь в одной рубашке. Может, тебе куртку мою дать?
— Не, — сказал Сергей. — Сейчас согреюсь. Я же не просто так остался.
Он вынул из чехла баян.
Пока расстегивал, думал: что подобает в таком случае? Развеселились уже мужики... Веселую? Зачем в этом поле у комбайнов, у копны соломы веселая? Песню какую — не в том настрое: чего это вдруг песня. Не для песен сидят — выводят себя из усталости водкой — всесветной врачевательницей. Что ладно будет к месту? Ведь ждали же чего-то? Оставили. Что не собьет раскочегаревших свои чувства говором и дружеской откровенностью мужиков?
Вспомнил фронтовую передачу о Василии Теркине: „И кому какое дело, кто играет, чья гармонь". Просто все решил Твардовский... „бросил пальцы сверху вниз“... „Ах, какой вы все, ребята, молодой еще народ". Сергей с издевкой поддел себя: Это я-то, это о мужиках-то: молодой еще народ?..
И вдруг баян хрипло рявкнул. Сергей непроизвольно устроил беготню пальцев по всему ряду. Однако в этом раздрызге была озорная система. Он ловил глазами их лица. Говор смолк.
„Мы по улице шагаем, Девок нету — так гуляем", — не стесняясь, кого-то передразнивая, выкрикнул Сергей. А он и правда пьяный был — голова легкая.
— Ну дает, бляха-муха, — восхищенно выругался Колек.
— Что сыграть? — Сергей сдавил баян. Выжидательно смотрел на мужиков.
— Все, — сказал Колек. — Что хошь... Концерт по заявкам.
— А что по заявкам? Заказывайте.
— А, правда, ты все сможешь сыграть? Какую скажи? Все? — заинтересованно захотел убрать сомнения дядя Петя Панюков.
— Песни?
— Ну песни. А что еще бывает? Ну пляску. Подгорную там. Танцы?
— Могу.
— Все, что ли, какие есть?
— Это не сложно. Даже ту, которую не знаю, сыграю. Напой мотив, я его возьму.