Сережка посмотрел на Шляева, минуту подумал, не вышел на крыльцо, а сел в открытом окне с гармошкой. Назло всем нарисовался. Плохо было у него на душе. Но заорала на всю деревню гармошка. Давно ее так не слышали. Маленькая двухрядочка. Разгульная. Пуговиц-то у нее мало. С перламутровой березкой на обшарпанном лаке — гармошка Семена Насонова из Тульской России принесла в Сибирь золотой свой голос. Сколько любивших ее сердец похоронено, а на зов ее все идут и идут люди.
А люди и правда шли: от соседского крыльца, от свадьбы отпочковывались.
Сергей больше уж ничего не терял — все было кончено. Ознобило грудь и руки морозом с Ини — тонет он в снегу у полыньи. Палит огонь пальцы, а они, отгрызенные морозом, чувствуют упругие голоса ладов и выплескивается разудалая и беспечная пляска у пьяного гармониста.
И закружилась разгоряченная пьянь около чужого хмеля.
Рвись, гармошка! У Сергея нет сегодня ни границ, ни стыда: душа расстегнута. Рубаха расхристана до пояса. Все оборвалось в его деревне. А он — пьянее всех.
Вылез, наконец, из колеи Венька Шляев. Народ его сторонился — больно грязны были у него штаны и рубашка. А Веньке хотелось сплясать, и он ловил, кого бы захватить своим весельем, на ком бы остановить удаль.
И показалась ему Степка. А Степка была к веселью готова — все поощряла.
И только хотела Степка выскочить, только хотела воздеть руки кверху, завести пьяного плясуна, Сергей ее увидел: до чего же она на Надьку похожа — ее родня.
Затихло что-то в Сергее, утишил он гармошку и игру — будто поймал Степку за руки и подержал их затем только, чтобы Степку на самом порыве, на самом краю остановить. А потом взял ее душу и полоснул сдерживаемым звуком гармошки по самому ее крику, по самой боли и самой радости. Поймал ее на экстазе тела, покачал в беспамятстве из стороны в сторону и отпустил ее руки. А она, выпростав их, выхлестнутая высвобожденным криком гармони, закружилась перед всеми людьми. И нравилась же ей пляска, и нравился развеселый парнишка.
— Надька, Саш, — всполошилась мать Надьки. — Че деется-то: Сережка Корчуганов всю свадьбу сманил.
Городские ребята зашебушились. Сбились кучкой. И всех как ветром сдуло. И Сашка с ними.
— Саш, Саш, ой не затевайте там ничего. Ой не наделайте горя, — кричала испуганная Ефросинья. — Дернуло меня за язык. Надьк, удержи Сашку.
Ребята пробились сквозь толпу, встали напротив.
— Слушай, парень, ты что тут меха развел? Кончай шарагу.
Один совсем приблизился к Сергею.
— Сказали же... Может помочь?
Он взял за обе стороны гармонь. Вместе с ремнями по-хозяйски сдернул, поставил у стены на завалинку. Сергей чуть не сполз вместе с гармошкой с окна. Но тут же подтянулся, уперевшись руками, удобнее сел, поправился, поставил одну ногу на подоконник.
— Че делаешь-то, страмец, — забазлала Степка. — Вы че мальчишку окружили? Ну-ка! Че это мы смотрим-то?
— И что? — спросил Сергей. — Бить, что Ли, пришли? Прямо с гулянки. Стаей?
Посмотрел на Сашку.
— Успокойся. Все ладом. Что паникуешь? Не нужна она мне сто лет. Иди, догуливай свадьбу. Я сказал... не нужна. Ну и... а все-то что стоите? Пошли вы... Гармонь подай, — сказал опешившему городскому парню. Тот подал. Сергей опустил ее через окно на пол, соскочил с подоконника и пошел ото всех. А на улице в ночи тихо стало. Очень тихо...
Сергей целый день лежал на кровати ничком. Он и сам не мог бы сказать: плакал он или успокаивал горячечную память. А она то смирялась, то взвивалась до разрушающей агонии. Он тогда вдавливал лицо в подушку и душил крик. Когда отходил, чувствовал, что влажная подушка неприятно холодит лицо, перекатывал его на другое место.
Горячечная память разбросана — не удержишь...
Месяц над головой. Блеск зимней дороги. Прохладное прикосновение губ. Глубина полыньи в снегу под мостом. Он рядом. Над деревней в ночи нет света. Я стучусь... Я стучусь... Литятутки, литятутки, литятутки, два гуся...
Мчатся тучи, вьются тучи... Кого хороните? „Ведьму замуж отдают". Беснуетесь на пепелище... Дай на шапку твою полюбоваться. Она у тебя фотогеничная: на сугробе, как на экране — снег вокруг светится. Да ты и сам... Сядешь, поди, на сцене, заиграешь, сердце у всех в пятках. А я... Нет...
Как теперь? Как теперь? Как теперь?
В дверь стукнули два раза. Вошли.