Сергей взял один раз две бутылки. Потом быстро обернулся — взял еще две. В кооперативном набрал два круга Кубанской колбасы, полкилограмма свиного окорока. Хлеб. Сырки плавленные. Вернулись домой нагруженные. Юрка приткнул мотоцикл к штакетнику. Каски скинули. Лицо и руки ополоснули — ветер глаза нажег. Сели за самодеятельный стол. Сергей налил полные стаканы.
— А ты что, ограничитель снял? Давно пора мужиком становиться, — сказал Юрка.
— Колбаса какая-то со шматками, не закусишь. Помидор бы твоих, — пожалел Сергей.
— А мы еще и у меня побудем. Хорошо, — доложился Юрка. — Вот когда как. Иной раз ее никак не надо, а иной — как сто пудов сняла. А я Надьку видел той ночью. Ну, на свадьбе. Она ведь тоже там стояла. Ее мать как телку домой, увела. Тут еще дело темное... Я думал, городские ребята на тебя накинутся: на всякий случай кол в ограде выломал.
Юрка отключился на время и признался размягченно:
— А мне с тобой было весело как-то, хотя ты и редко приходил. Честно...
И удивился:
— Серега, а ты смотри-ка, раздухарился — нс увиливаешь. Все-таки ты какой-то другой. С тобой надо иначе себя держать...
И зачем они еще в район поехали. Что их потащило на ночь глядя? Такие пьяные. Оба.
Нельзя сказать, чтобы темно было, а мотоцикл Юрка гнал уже с включенными фарами.
Они подпрыгивали на сиденьях. На колдобинах машина взлетала, а они ударялись друг о друга, плюхались в седла. Мотоцикл взревывал, летел от одной бровки избитого шоссе к другой.
У переезда уже шлагбаум вздрогнул: поезд, что ли, подходил. Конная повозка перевалила через путь. Юрка хотел обогнуть ее, пролететь мимо. Из-за нее женщина выскочила прямо под колеса. Юрка мгновенно бросил руль в сторону. Ажурный столб налетел сразу, и они на всей скорости врезались в граненые переплеты.
Сергей далеко отлетел в сторону.
У Юрки была сломана ключица.
А Сергей Корчуганов — насмерть.
По телеграмме приехали отец и мать Сергея. В город его везти не стали: похоронили на родном деревенском кладбище.
Дома. Может, и сами сюда вернутся.
Я еще раз приезжал в эту деревню. Все в ней было знакомо: и деревянный клуб под березами, и дорога в глубоких колеях с окаменевшими гребнями. Засохшие будылья опавших цветов в палисадниках. Наш сибирский пейзаж — родной и привычный.
И в первый же день я узнал, что в прошлом году разбился на мотоцикле баянист Сергей Корчуганов. На этом кладбище похоронен. „Да, он наш был, деревенский".
Тот мальчик. Сосед. Полынным веником крыльцо подметал. На баяне мне игру свою показывал и стеснялся.
И мне захотелось увидеть его могилу.
Я открыл воротца в деревенское кладбище. Кто-то над перекладиной этих воротец прибил деревянный крестик, неумело сделанный и растрескавшийся на солнце.
Среди пирамидок в металлических оградках, рядом с утрамбованной дорожкой, окаймленной бурьяном, я увидел его на самом краю крутого обрыва.
На крашеной пирамидке был прикреплен шурупами овальный портрет на керамической плитке. Смотрел он навстречу доверчиво и весело.
День был ясный. Далеко внизу, скрываясь за лесным поворотом, блестела Иня. Небо стояло высокое. Перовые облака в далекой дали были охвачены серебристым холодом. А под ними, в доступной земной яви, встречь убегающей на север реке, плыли наливающиеся хмарью низкие облака. И чувствовалось на небе какое-то нескончаемое живое действо.
— Сергей... — неслышно сказалось во мне. — Это... твои облака. Речка твоя... И твои ракитники по берегам в неоглядной дали. И твои избы. Вернулся ты домой к своим людям... Стучался... Стучался к ним... А они и не узнали, что это была бездомная душа их. И... не приняли... Значит — не востребовался.
Сентябрь 1990 г.
Владимир Клименко
МЫШИНЫЕ ИГРЫ
Да, это я. Мою природу постиг удар.
Д. Хармс
Вениамин Косяков проснулся в три часа ночи от того, что на кухне хлопнула дверца холодильника. Разбуженный неожиданным звуком Косяков спросонья подумал, что, может быть, это вовсе и не холодильник, а форточка, но резкий хлопок повторился, и Вениамин недовольно оторвал голову ют подушки. Хозяйничать в доме кроме него было некому — он жил один.
Следовало немедленно встать и выяснить, в чем, собственно, дело, но, уже выпутав тощие ноги из одеяла, Косяков в нерешительности задумался. Во рту было сухо и пресно, в висках тупо стучало, и лишь минуту спустя начали вспоминаться события минувшего вечера.