„Итак, — муторно соображал Косяков, упираясь в дверь плечом, — мы пошли". И тут же застонал от стыда, так как прошедший вечер вспомнился во всех своих неприглядных подробностях.
Оказывается Борис Бершадский все продумал заранее. Неожиданно полученный гонорар пробудил в нем невиданную энергию, и он повлек слабо сопротивляющегося Вениамина в Дом журналиста, где в недавно открывшемся пресс-баре подавали не только кофе.
Увлекаемый темпераментным Бершадским к бару, Вениамин ругал себя за слабодушие. Идти кроме дома никуда не хотелось, но обидеть друга он не мог и покорно тащился в кильватере, укрывая ладошкой зябнущий нос. Ноябрьская поземка навылет простреливала малонаселенные улицы. Где-то на узловых магистралях остервенелая толпа штурмовала транспорт и ломала двери троллейбусов, а здесь, на малолюдных неглавных улицах, царило затишье, как в центре циклона. Начальственные „Волги", нежно урча хорошо отрегулированными моторами, проплывали изредка мимо тротуаров, унося в своих чревах утомленных директоров и генералов к домам штучной работы.
Провинциальный Дом журналистов помещался в торце ^приветливого серого здания, а вход в него тщательно маскировался от случайной публики табличкой „Редакция газеты „Сударыня". Но табличка не обманула Бершадского' ни на минуту. Он по-хозяйски распахнул дверь в темный тамбур и провел оробевшего Вениамина в крохотный закуток с четырьмя столиками. Несмотря на тесноту и удушливо табачную атмосферу в закутке было нескучно. Тихо играла музыка, молодые в основном журналисты пили кофе, раздавался смех и непринужденные восклицания. Борис незаметно указал Косякову на угловой столик, где в окружении трех не юных, но все еще начинающих писателей-фантастов сидел сам мэтр этого популярного жанра. Худощавый и как бы состоящий из одних острых коленок и локтей, мэтр назидательно тряс длинным пальцем, иногда оглаживая короткую шкиперскую бородку. Подрастерявшийся от близкого соседства знаменитостей, Вениамин начал натыкаться на стулья, но, как всегда, положение спас Бершадский.
— Сейчас мы что-нибудь выпьем, — алчно потирая руки, обратился он к Вениамину. — Как ты насчет коньячка?
Но коньячка не оказалось. Кудрявый, как ангел, и черный, как бес, бармен сразу отрезвил друзей, сказав, что из крепких напитков имеется лишь водка, но и та подается в коктейлях с шампанским.
— Ну, хорошо, — сдался через десять минут Борис, убедившись, что взывать к состраданию бармена бесполезно. — Налей нам по сто и давай бутылку шампанского. Мы сами разбавим.
— Не положено, — уклонился от предложения ангел-бес и. насмешливо скользнув по Косякову и Бершадскому влажным взглядом, влил в высокий стакан сто водки и разбавил шампанским.
— Черт с ним! — ругался Бершадский, когда они с Вениамином уединились за освободившимся столиком. — Мы свое возьмем.
И они взяли.
После первого стакана Вениамин почувствовал радостное и легкое освобождение от суеты и несправедливости жизни и начал поглядывать вокруг с пробудившимся интересом. Когда они допивали по второму коктейлю, зал посетили знакомые Борису дамы. Одна из них была старше Вениамина лет на десять, но все еще выглядела весьма привлекательно. Ее подруга вполне могла оказаться ученицей Косякова несколько лет назад... Скоро дамы перебрались за столик друзей, Бершадский взял еще бутылку шампанского и...
Далее все покрывал флер неизвестности. Друзья выпивали сами и угощали дам, потом Вениамин провожал кого-то. Кого именно, он припомнить так и не смог.
Все эти недавние события вспомнились, пока Косяков стоял и подпирал дверь плечом. Он даже несколько устал от этого неинтеллигентного занятия, а .вместе с усталостью пришло и успокоение. Какая там мышь размером с человека? Пить надо меньше. Это надо же такому привидеться! Одним мерещутся черти, другим — мыши. Проклятая галлюцинация! И ведь особенно не злоупотреблял никогда, пил, как все. Иногда больше, иногда меньше. На работу ходил исправно, суррогатов не употреблял, в вытрезвитель не попадал. К тому же, кто когда-нибудь видел мышь, пусть и большую, сидящую за столом и попивающую из стакана молоко? Мыши полагается по полу бегать, а не сидеть на стуле нога на ногу.
Косяков вытер со лба испарину. Разве что еще попробовать?
Он осторожно потянул дверь на себя и боязливо заглянул в образовавшуюся щель. Мышь была на месте. На этот раз Косяков не спешил ретироваться. Он ткнул пальцем в оправу очков, чем вернул их в исходное положение — на переносицу, и, прищурившись, вперил взгляд в свою галлюцинацию.
Галлюцинация была объемной, цветной и издавала характерный мышиный запах. Косяков недовольно повел носом, но остался на месте. Мышь сидела на стуле так, как мог бы сидеть и сам Косяков, расположившись завтракать. Розовый хвост с редкими толстыми щетинками спускался на пол и изящно заворачивался под стул. На столе стояла недопитая бутылка молока, крупные куски неряшливо разломанного хлеба валялись вперемешку с колбасными огрызками.