Серая типовая пятиэтажка, в которой Косяков обитал последние три года, располагалась в отдаленном жилом массиве, любовно именуемом в любом городе рабочей окраиной. Район ТЭЦ-5 всегда считался дырой, но к тому же здесь еще построили и здание пединститута, и теперь будущая интеллигенция составляла крепкую конкуренцию работягам в общественном транспорте, создавая предпосылки социальной напряженности. До центра отсюда можно добраться только обозами, как некогда добирались мужики из Архангельска в Москву. Каждый „обоз“ состоял из трех-четырех автобусов, иначе они не ходили. Если повезет, то счастливчик успевал втиснуться в один из них, если нет — то надо ждать другого „обоза“. А интервалы между движением достигали иногда часа.
Еще подбегая к остановке, Вениамин убедился, что на свой „обоз“ он опоздал. Около сваренной из заледеневших на ноябрьском ветру металлических листов будочки (из таких обычно делают гаражи) стояло всего три человека. Они с тоской смотрели на удаляющие огни последнего автобуса, неторопливо уплывающего в сторону цивилизации.
— Не повезло, черт! — выругался Косяков и стал привычно пританцовывать. Опыт подсказывал, что ждать придется долго и накопленное за ночь тепло надо сохранять.
Раньше Косяков жил в центре города, но после второго развода при размене удалось отыскать жилплощадь только здесь. И то, как уверяли его знакомые, повезло. Все-таки отдельная квартира, а не коммуналка, как обычно. Все три года Косяков маялся и мечтал обменяться хоть чуть поближе к месту работы, но попытки оказались тщетными. Со временем Вениамин смирился с неудобствами и они стали как бы составными частями его жизни. В обычные дни он их научился просто не замечать, но сегодняшний день никак нельзя отнести к разряду обычных, у Косякова обострились все чувства, поэтому, топчась по мерзлой земле, он непрестанно ворчал и чертыхался. Поняв через двадцать минут, что опоздания на работу не избежать, Вениамин пошел звонить по телефону-автомату, чем чуть все не испортил. Пока он набирал номер негнущимся пальцем, к остановке подкатил автобус. Не успев сказать в трубку ничего, несмотря на призывные „алло“, Косяков, как спринтер, рванул от автомата к остановке, но только получил по рукам закрывающимися дверями. В тот момент, когда он уже решил, что жизнь кончена и сопротивление року бесполезно, подошел второй автобус — в него-то Косяков заскочил одним из первых.
На вахте дежурили упраздненные решением правительства, но стойко выжившие народные контролеры. Косяков хотел уже юркнуть обратно на улицу, но его заметили и призвали для опознания и занесения в протокол. Сколько раз начальница отдела Инга Валентиновна повторяла Косякову, что лучше опоздание на час или два, чем на двадцать минут — обычно после непродолжительного дежурства контролеры мирно шли по отделам пить чай, и можно было безбоязненно являться на службу, избежав отметки о нарушении трудовой дисциплины. На сей раз не повезло. Ликующая заместитель начальника отдела кадров Юлия Антоновна, с вечно змеящейся на тонких губах улыбкой штатного инквизитора, торжественно занесла фамилию Косякова в кондуит и ласково проводила его через вертушку.
„Разборок не избежать", — подумал Вениамин, представив, что скажут ему в отделе.
Отдел, в котором работал Вениамин, был сугубо женским, и это жизни не упрощало, скорее наоборот. Косяков, даже став старшим инженером, в своей работе понимал не больше, чем в первый день прихода в институт. Когда-то его принимали для редакторской обработки аннотаций к научным трудам сотрудников, но до этого дело так и не дошло, и теперь Вениамина посылали курьером, когда требовалось отнести срочную бумагу, заставляли печатать на машинке непонятные технические тексты и отправляли за десять минут до звонка на обед занимать очередь в столовой.
Для сотрудниц он скоро стал своим в доску, и если в его присутствии еще не примеривали различные детали интимного дамского туалета, то только потому, что при первом вопле восторга, возвещавшем о появлении очередной обновки, он безропотно поднимался и отправлялся на перекур.
Инга Валентиновна, непосредственный начальник Вениамина, относилась к своему подчиненному в зависимости от непостижимого женского характера по-разному. Вступив в знойный период послебальзаковского возраста, полная и одышливая Инга Валентиновна главным своим достоинством считала пышность фигуры и всячески поддерживала форму, безостановочно поглощая сдобу. Когда, надев атласное платье, пикантно облегающее ее выпуклости, мерцая и переливаясь в этом одеянии, Инга Валентиновна появлялась в институте, больше всего она напоминала морского котика на лежбище.