— Подожди, — глубокомысленно раскачиваясь говорил он, — а, может, эту тварь отравить, а?
— Да пробовал же, чуть не всхлипывал Косяков, нервно двигая по столу немытую посуду. — „Зоокумарином". С этого-то мутация и началась.
— А-а, — пренебрежительно протянул Бершадский. — Разве это отрава? Вот у меня есть отрава, так отрава. Мне приятель один принес из института. Короче, цианид. А что, в хозяйстве пригодится, — заметил он, отвечая на недоуменный взгляд Вениамина. — Сейчас принесу.
Бершадский полез в кладовку и скоро явился с небольшим пузырьком из-под лекарства. На дне пузырька лежали кристаллы бурого цвета, больше похожие на обыкновенную марганцовку, чем на страшный яд.
— Вот, две крупинки в чай, или что там еще твой гость любит, и конец.
Косяков недоверчиво повертел пузырек, но отказаться постеснялся и спрятал отраву во внутренний карман пиджака.
— Только осторожно. Как твой мыш кончится, беги сразу ко мне. Что-нибудь придумаем, — говорил уже заплетающимся языком Бершадский, провожая Вениамина. — Со мной не пропадешь, — в приливе дружеских чувств хвастался Борис. — Я всегда выручу. И никому ничего не скажу.
Ранние ноябрьские сумерки сгустили воздух и углубили тени. Фонари еще не зажглись, и в призрачном вечернем тумане плотные колонны возвращающихся с работы людей закручивались маленькими водоворотами у дверей магазинов, клубились на автобусных остановках.
Косяков несколько минут постоял у подъезда Бершадского, плотнее запахнул полы плохо греющей искусственной шуба и наконец отважно влился в общий поток.
В первом же магазине еще у дверей его встретил отчаянный вопль кассирши: „Готовьте мелочь!". Давали плавленый сыр, который раньше Косяков не ел ни при каких обстоятельствах. Разве что в студенческие годы как закуску к покупаемому вскладчину дешевому портвейну. Сейчас же выбирать не приходилось, и Вениамин обреченно встал в очередь.
— Два сырка в одни руки! — распоряжалась рыхлая кассирша, распаренная и красная, выпирая из серого халата, как забродившее тесто.
— У меня гости, — робко попросил Косяков, протягивая десятку.
— У него гости! — возмутились сзади. — А у меня семья!
— У всех гости, — миролюбиво заметил стоящий сбоку от кассы ветеран, предусмотрительно вышедший в поход по магазинам с удостоверением участника войны. — Надо уважать очередь.
— Надо уважать! — заорали сзади, и Косяков опомниться не успел, как оказался вытолкнутым из зала с двумя крошечными кусочками сыра размером не больше сигаретной пачки.
Кстати Косяков вспомнил о сигаретах. После посещения Бершадского курева не осталось совсем, и Вениамин, предварительно вздохнув, пустился на поиски цыганок. Долго искать не пришлось. Прямо на углу, возле кооперативных киосков, сквозь стекла которых зазывно посверкивали целлофаном и яркими красками пачки „Мальборо" и „Салема", „Данхила" и „Кэмела", тряся грязными юбками и запинаясь о державшихся за них детей, неторопливо ходили смуглые продавщицы табачного дефицита.
— „Прима"! Астраханская „Прима"! — негромко, но отчетливо выговаривала одна из них, держа прямо перед собой неряшливо упакованные красноватые пачки.
— Почем? — устало спросил Косяков, хотя цена была прекрасно известна.
— Две пачки — пять рублей, одна — три, — безразлично ответила цыганка й покосилась на стоящего невдалеке милиционера. — Бери, дешевле не найдешь.
Косяков согласно покивал головой и на день избавился от табачной проблемы. Пачки оказались у него в кармане.
Неожиданно легко в другом магазине самообслуживания Вениамину удалось купить молока и хлеба. Теперь неплохо бы приобрести еще и десяток готовых котлет, но витрины в кулинарии мертво и холодно отсвечивали лишь голыми эмалированными поддонами, бесстрастно отражая синеватый люминесцентный свет. Все — больше идти некуда, надо отправляться домой, и Косяков уныло побрел к автобусной остановке.
В окнах его квартиры горел свет. Иногда, подходя к своей серой трущобной пятиэтажке, Косякову даже хотелось, чтобы его окна были освещены, но на этот раз он только брезгливо поежился. Можно было еще постоять и покурить перед тем, как войти к себе, но холод загнал Косякова в подъезд. Перед дверью квартиры^ все так же нервно принюхиваясь, сидел соседский кот. Вениамин спихнул Барсика ногой с коврика и полез в карман за ключами.
Даже через плотно закрытую дверь на лестничной площадке слышалось бормотание телевизора. „Развлекается, гад!“, — ожесточился Косяков и толкнул дверь ногой.