А потом вдруг произошли важные события: Бершадский открыл кооператив, а из обувной коробки сбежал Вовик.
Побег Вовик совершил по вине Косякова. При этом последний натерпелся немало страха, — Алик находился рядом и мог расценить действия Вениамина, как пособнические. Но обошлось.
В последние дни Алик совсем забросил своего питомца. Кормить — кормил, но уже не так аккуратно, как прежде; забывал убрать в коробке, и это Косякова раздражало. По его мнению, если уж довелось завести какую-нибудь живность, то следовало за ней соответственно и ухаживать. Но чем яснее становилось, что из Вовика толка не будет, тем равнодушнее к нему относился Алик. Он вообще сильно изменился и даже перестал читать любимую книгу — „Жизнь животных", с которой раньше не расставался часами. Косякова весьма забавляла манера Алика читать с карандашом в руке. Иногда при этом Алик фыркал и что-то подчеркивал в тексте, а, случалось, и делился с Вениамином своим мнением, не всегда совпадавшим с мнением автора. Больше всего его возмущал раздел о грызунах, а в этом разделе статья о домашних мышах.
— Нет, ты послушай! — горячился Алик, зачитывая очередной отрывок. — „В библиотеках и естественно-исторических музеях мыши хозяйничают самым гибельным образом и могут причинить неисчислимый вред, если чем-либо не ограничить их страсть к разрушению. Кажется, что они грызут вещи из одной шалости...". Вот скажи, сгрыз я у тебя хоть одну книгу? Сгрыз или нет?
— Не сгрыз.
— Не сгрыз! — торжествующе повторял Алик. — Чего же он чушь-то пишет? Или вот — „Трудно представить среди животных более жадную и нахальную тварь". Это уже черт знает что! — с отвращением отбрасывал Алик в сторону толстенный том.
— Но, вообще-то... — мямлил Вениамин, — может, автор и прав?
— Не прав! — ярился Алик и начинал возбужденно бегать по комнате. — Что я тебе плохого сделал, пока в подвале жил?
— Дырки грыз, крупу из полиэтиленового пакета по всей кухне растаскивал, в хлебницу...
— И что, после этого, значит, нас кошками травить, да? Мышеловками прищемлять? А самого тебя в мышеловку, тогда бы узнал почем фунт лиха!
— Мышеловка, конечно, варварство. Хотя...
— Эх, ты, гуманист, — снова заводился Алик. — „Хотя“!.. Никаких „хотя“!.. Куда смотрит общество по охране животных? Наступи кто кошке на хвост, так со свету сживут, а маленькую мышку капканом — хрясь, так и не заметит никто. Где справедливость?
— Нет справедливости, — соглашался Вениамин, думая о своем.
На том и примирялись.
Но все это происходило еще тогда, когда Алик считал, что его опыты по очеловечиванию мышей будут успешными. А потом и книги валялись в углу за диваном, и Вовик напрасно бегал по коробке, пытаясь привлечь к себе внимание.
Как ни зол был Косяков на мышь, но и он не выдержал наплевательского отношения к ни в чем не повинному животному. Увидев, что в жестянке у Вовика кончилась вода, он собственноручно наполнил ее, чего раньше никогда не делал, а затем взял мышь в руки — Алик так часто поступал, и Вовик сидел у него на ладони, как игрушечный, только смешно подергивал носом. Но то, что запросто получалось у Алика, совсем не вышло у Вениамина. Лишь только Вовик очутился в руках, как тут же цапнул Вениамина за палец. Не ожидавший вероломного нападения Косяков разжал ладонь, и Вовик этим незамедлительно воспользовался. Мягко шлепнувшись на пол, он задал стрекоча и буквально ввинтился в узкую щель около дивана. Еще какое-то мгновение можно было остановить его, ухватив за длинный хвост — дырка оказалась слишком мала для раскормленного Вовика, и он некоторое время ерзал, пытаясь протиснуть в щель ожиревшее тело, — но Алик лишь задумчиво проводил его взглядом, а Косяков был слишком занят своим прокушенным пальцем. Вовик в последний раз дернулся и навсегда исчез из жизни Алика и Вениамина, будто его и не было.